Злой город
Шрифт:
— Кто? Куды? Кого не берет?
— Бог войны моего народа не берет в небесную обитель воинов, погибших без меча в руке, — терпеливо объяснил пленник.
— А, типа наш Перун… кхе-кхе…
Евсей воровато оглянулся по сторонам, словно кто-то мог их подслушать.
— У нас тоже бог был, из старых, — понизив голос сказал он. — Не любил, когда вой к нему безоружными приходили. Кое-кто порой доселе рядом с крестом его знак — громовое колесо о шести спицах, на груди носит. Особливо на войне…
Сказал — и задумался. На и без того морщинистом лбу собрались мощные
— Крестом поклянись, что русичам вреда не сотворишь, — решил наконец Евсей. — Но не нашим крестом, а своим.
Крестоносец усмехнулся.
— Темный ты, старче, — сказал он. — Крест — он един. Что для нас, что для вас. Это люди разные. И у кого-то крест в душе небесным огнем выжжен, а кто-то им лишь душонку свою снаружи от сраму прикрывает…
Голос крестоносца обрел твердость и зазвенел.
— Крестом единым клянусь, что не причиню вреда ни тебе, ни твоему народу!
Глаза Евсея заблестели восторженно.
— Эх… Красиво сказал! — вздохнул он. — Даром что разбойник… Ну да ладно, Бог с тобой, уломал.
Кряхтя, он поднялся со своего места и достал из-за пояса большой мясницкий нож. Крестоносец протянул руки навстречу лезвию. Обрезки ремня упали на утоптанный земляной пол.
— Прибьет меня воевода, — бормотал старик, пряча нож обратно. — Как есть прибьет.
Крестоносец, растирая запястья, рассмеялся.
— Вряд ли прибьет, старче. Ты ж сам говорил — не до нас ему нынче.
Он шагнул к железной куче, горой сваленной в углу.
— Поможешь бронь вздеть?
— Куды ж деваться? — вздохнул старик. — Вот ведь свалилась нелегкая на старости лет…
Евсей помог рыцарю застегнуть наколенники, оплечья и наручи, при этом качая головой и причитая:
— Охо-хонюшки, батюшки светы! И чего делаю? Разбойного человека в побег из узилища собираю!
Справившись с доспехами, рыцарь накинул на плечи белый плащ с черным крестом, бережно расправил такой же крест на накидке, после чего надел на голову стеганый подшлемник, и, водрузив сверху шлем-топхельм, взял в одну руку тяжелый двуручный меч. Подбросил его на ладони — и вертанул колесом, так, что загудел спертый воздух поруба.
— Не грусти, старче, скоро все свидимся на пиру у Одина!
— Да все будем когда-нить — хто на пиру, хто в царствии небесном, ежели пустют туда за грехи наши. И куды ж ты теперь? С нами?
— Нет, — донеслось из-под шлема. — Выпустите меня из крепости. Мой меч давно не пил крови настоящих язычников, не ведающих креста.
— Одного? — недоверчиво переспросил дед.
— Двоих. Меня — и мой меч, — вполне серьезно ответил крестоносец. — Больше нам никто не нужен.
Дед Евсей задумался на мгновение, но потом, что-то решив для себя, вынул болт из желоба самострела и спустил тетиву.
— Как звать-то тебя, парень? — спросил он тихо. — Кого помянуть ежели чего?
— Ежели чего, тогда помяни Вольфа [128] , — прогудел веселый голос из-под ведрообразного шлема. — А я услышу — и выпью на небесах за твое здоровье, если попаду туда раньше тебя…
Защитники города удивленно смотрели
128
Wolf — волк (нем.).
— Не стреляйте, ребятушки, — крикнул он. — Энтот лыцарь за град да за веру Христову постоять хочет.
— Ага. Постоит такой за град, как же, — задумчиво проворчал Васька, катая между большим и указательным пальцем древко стрелы. — Сейчас вместе со своим ведром на башке за ворота выйдет, да тут же к Орде и переметнется. Может, все ж лучше стрелой, чтоб не сумлеваться?
Стоящий рядом с ним Тюря укоризненно покачал головой:
— Стрелой да в спину? Ты нешто ордынец? Да и крест у него на спине. В крест-то как, рука подымется?
— Ежели они на нас полезут, подымется, — зло сказал Васька. — Но не на крест, а на псов, что его на себе малюют. Волк — он тоже агнцем прикинуться может. Куда придется, туда и долбанем.
— И в спину? — изумился Тюря. И тут же добавил уверенно: — Брешешь ты все, Васька. Наши в спину не бьют. И ты не станешь.
Скоморох сплюнул и сунул стрелу обратно в колчан.
— Всяко Митяю проще было эту орясину дубиной да по башке свалить, упокой Господи его душу, — проворчал он с досадой. — А случись чего, окромя Митяя с ним вряд ли кто здесь сладит врукопашную-то.
— Да и стрелой его поди не сразу свалишь, в таком доспехе, — хмыкнул кто-то из ратников. — Только из порока ежели каменюкой заехать — и то ишшо попасть надо.
Крестоносец подошел к воротам, остановился и, уперев острие меча в землю, сложил руки на крестообразной гарде. Отрок, неотлучно несущий стражу у подъемного ворота, растерянно глянул на воеводу, который стоял на стене, всматриваясь в даль.
— Слышь, Федор Савелич! — крикнул Евсей дребезжащим голосом.
— Чего еще? — обернулся воевода. И удивленно воззрился на высокую фигуру рыцаря.
— Я чо говорю-то, — продолжал Евсей. — Одумался наш ушкуйник, хочет повоевать за Русь-матушку.
— Точно одумался? — рассеянно переспросил воевода.
Видно было, что мысли его сейчас витали далеко отсюда. Слишком дорого дался горожанам последний ордынский штурм. И сейчас, прощупывая взглядом движения в лагере степняков, силился понять воевода — что еще готовят враги? И к чему готовиться защитникам крепости? До татя ли плененного в такое время?
— На кресте клялся.
— Ну, одумался — так пускай в детинец идет, к дружине. Лишний воин нынче не помешает, — бросил воевода, вновь поворачиваясь лицом к полю, со стороны которого из-за тына порой вылетали камни и горящие стрелы — не для урона, а скорее для того, чтоб не расслаблялись осажденные, чтоб постоянно были на взводе нервы и мысли, порой изматывающие иного воина более самой битвы.