Злые боги Нью-Йорка
Шрифт:
– Птичка, – негромко позвал я.
Та моргнула на меня влажными глазами с низенькой кроватки. Внизу хлопнула дверь пекарни.
– Тебе нужно пойти со мной, – сказал я. – Выбирайся из своего логова.
Она колебалась. После вчерашнего визита Шелковой Марш я не мог обвинять ее в излишней осторожности.
– Не думаю, – зевнув, заметил я, – что тебе хочется узнать, как мастер вспышек делает сценические фейерверки.
Правда, первым делом нам требовалась подходящая мзда для Хопстилла, раз уж он сам подходил в качестве мзды газетчикам.
Мы с Птичкой прикончили булочки и горячий чай и двинулись
Разумеется, на трех ступенях развалился полицейский. Одет как пожарный – так одевались многие из нас, – значок приколот к красной фланели, во рту незажженная сигара. В общем, полный костюм кролика. Блондин, еще светлее, чем мы с братом. Правда, под мясистой губой красовалась бородка, большая редкость. Его звали Мозес Дейнти, демократ в той же степени, в какой апостол Павел был христианином. Парень из того разряда, который сочтет за честь носить белье моего брата в стирку.
– Так ты тоже в «медных звездах», Уайлд? – лениво крикнул он, когда заметил меня. – Ты поэтому пришел? Вал говорил, ты здорово обгорел на июльском пожаре. Привет, юная мисс, – добавил он, вежливо сплюнув. – Они там крепко заняты политикой, так что будь как мышка. Ради партии, маленькая баловница, ладно?
– Я нишкну, идет, – ответила Птичка, пообещав молчать.
К дому подкатил фургон «Никербокер Компани», лошади выглядели полувареными. Двое мужчин соскочили на землю, открыли заднюю дверь, с которой капала вода, и подхватили железными щипцами огромный кусок льда.
– Заносите, парни, я заплачу, как только лед будет на кухне, – крикнул им Мозес.
– Отменная штука – партийные собрания, – заметил я.
– Это задумано с большим размахом. Лед для лобстеров и ромового пунша, еще два жареных поросенка – крутое будет собрание, одно из лучших. Чего бы вам не остаться на обед, а? Избирателям всегда рады.
Зал с высоким потолком был битком набит мужчинами. Мужчины в узких черных сюртуках и голубовато-белых шейных платках стояли на небольшом возвышении в дальней части зала, мужчины в красной фланели опирались на стену под священным изображением Вашингтона, мужчины сидели за столами перед скверно выполненной фреской с Декларацией независимости и уродливыми подписями, каждая в добрый фут высотой. И, наконец, большая группа мужчин – но тут уж и я озадачился, и Птичка удивленно наморщила лоб – стояла длинной колонной, как очередь к кассиру.
Поначалу я не мог разобрать, что же с ними не так. Всего человек сорок, выстроены в одну линию. Похоже, стискивают в кулаках бюллетени – но до ближайших выборов еще очень далеко. Потом я уловил кисловато-сосновый запах перегара и характерное покачивание, как будто здание продувал лесной ветерок, и понял: все они пьяны, как сапожники. Все, до последнего человека, были ирландцами, черными и рыжими, но при густых бородах, ничуть не похожих на ирландскую моду. И, наконец, на каждом – неподходящая одежда. На всех до единого. На мужчине – он тупо моргал в стену, – чьи лапищи работяги подошли бы и гризли, был слишком короткий костюм приходского священника.
– Ладно, парни, – взревел с помоста Вал.
Подбоченился, зеленые глаза пляшут. И похоже, он взял за привычку являться трезвым на партийные мероприятия.
– Если вы не выступите лучше, чем на последнем спектакле, вы все, проклятые сборщики, на следующей тренировке останетесь без выпивки. Я не допущу, чтобы из-за нашей щедрости Партия проиграла выборы. А теперь – давайте, и как следует! Канаван, приступай!
Алкаш в костюме священника воздел свой клочок бумаги в воздух, как священное знамя, и зашагал прямиком к зеленому ящику, у которого облокотился на прочный деревянный стол мой брат. В ту секунду, когда мужик уже собрался запихнуть фиктивный бюллетень в щель, Вал поймал его за руку.
– Ну, бросай, нечего тут ухмыляться, – ехидничал он, больно стиснув его руку. – Ты что, за демократов голосуешь?
– Да! – взвизгнул эмигрант.
– Только посмей, и я дам тебе такую взбучку, какой ты в жизни не видывал. Да я тебе все кости переломаю, каждую по отдельности. Я твою тушу в такую кровищу излукавлю, что все собаки сбегутся ею позавтракать.
– Хрен тебе! – вскричала его жертва, слепо вырываясь и заталкивая бюллетень в священный зеленый ящик.
Представление закончилось, и от стены, где собрались заправилы, мягким весенним ливнем донеслись аплодисменты. Теперь я понял, чем они занимаются. Ну конечно, это была репетиция выборов, хотя я никогда не утруждался наблюдением за ними, а до ближайших выборов оставалось еще несколько месяцев. Превентивные меры, подготовка трудоспособных мужчин-избирателей в районах демократов к появлению мордоворотов партии вигов. Само собой, демократы тоже отправляли своих костоломов в районы, где население в основном голосовало за вигов. Голос свободного гражданина, имеющего право избирать и быть избранным, стоит пары расшибленных голов. Конечно, в день настоящих выборов в избирателях будет капельку меньше жидкой взятки демократов. Капельку.
– Хорошо! – одобрил Вал, когда предполагаемый священник поплелся к стульям. – Ярко вышло, да. Финерти! Давай, выкладывайся на всю катушку!
Подвальная крыса в кремовом шейном платке, которого хватило бы на пару недель в приличной норе, двинулась вперед. Нерешительно, правда. Я мельком взглянул на Птичку: ее взгляд не отрывался от представления. Признаюсь, оно приковывало внимание – взрослые люди, которые прогоняют своих накачанных выпивкой избирателей через должные шаги, желая увериться, что их партия на фарлонг опередит всех остальных. Увлекательное зрелище, но и тревожное.
– Этот не справится, – прошептала Птичка, подергав меня за рукав. – Он не додумал игру.
Я был полностью на ее стороне, но тем не менее предложил:
– Доллар, что справится.
– Такой спор вроде кражи, – улыбнулась она, глаза засверкали. – Но принимаю. А почему у них у всех бороды?
– Без понятия.
Подвальный мотылек вытер проспиртованный пот со лба и вдруг широко распахнул руки.
– Дружище! Старина! Не мог же я позабыть своего школьного дружка из далекого Килголана? Спасибо, что…