Злые боги Нью-Йорка
Шрифт:
– Это из-за твоих фейерверков, да? – спросил я.
– Что?
– Тебе приходится жить одному. Из-за твоих молний. Тебе приходится снимать целое логово, и это – лучшее, что ты можешь себе позволить.
– Какое, черт тебя возьми, тебе до этого дело, кто эта девица рядом с тобой, почему на тебе медная звезда и что ты вообще делаешь в моем доме?
Я рассказал ему столько, сколько ему требовалось знать, то есть практически ничего. Тридцатисекундная история о том, как я получил работу в полиции. Мы спешили, а сделка была
Мастер вспышек сердито сгорбился над своим столом. Я знал этого человека: ему было тошно от того, что его застукали в подвале. Поскольку он считал, что Господь посылает бедность недостойным, я не винил его за стыд. Он завис над железной ретортой, проверяя горячее содержимое, потом метнулся к ступке, высыпал в нее красный порошок, выкачал порох, все это время с отвращением воспринимая наше присутствие. А теперь, ну надо же, я хочу, чтобы он учил детей делать вспышки. А взамен они будут каким-то невнятным образом работать моими лазутчиками. С его точки зрения, я был редкостной задницей.
– Если ты убедишь меня заняться таким бредом, – отрезал он, – я выдвину тебя на пост губернатора. Убирайся к дьяволу из моей мастерской, мне некогда делать одолжения.
Я уже собирался предложить ему деньги, и тут Птичка неожиданно радостно взвизгнула. Что-то во мне отозвалось на этот звук.
– У этой штуки маленькая ручка, – объявила она. – Я видела фейерверки, над рекой, но в руках никогда не держала. Она для этого? Чтобы держать, пока он горит? А какого он цвета?
Глубоко укоренившаяся неприязнь Хопстилла к детям дала трещину.
– Серебряный.
– А как вы его сделали серебряным?
– Металлический порошок. Я пользуюсь самым дешевым.
Все затихли. Я мог бы потянуть эту тишину, если бы захотел. Но я не хотел.
– Если ты будешь учить газетчиков, как делать вспышки для их театра, я заплачу тебе достаточно, чтобы ты выбрался из этого подвала, – предложил я.
– Чушь. И сколько это, по-твоему?
– Двадцать долларов.
Его глаза вспыхнули, как шутихи, а потом вновь затуманились, пряча тлеющую серу безнадежного отчаяния. Я выложил на стол два золотых неда, двадцать долларов.
Хопстилл жадно глянул на них, губы расплылись в полузабытой гримасе.
– Я ни разу не думал снова связаться с кем-то из прежних соседей, и тут ты вытаскиваешь меня из этой смоляной ямы. Прости за недоверие. Но я крепко мучился, и ни одного знакомого лица.
– Джулиус вроде был рад повидать бывшего соседа, и я признателен, что он сказал мне, куда ты переехал.
Хопстилл поднял взгляд от мешочка сверкающей синей пыли.
– Джулиус?.. А, точно, цветной парнишка из «Ника». Я его видал.
– А кого, по-твоему, я имел в виду?
– Мисс Андерхилл, конечно.
Я тасовал кусочки мыслей, пробуя новые узоры. Ни один не подошел.
– Почему?
– Ну, она же повсюду ходит, разве нет? – пробормотал он. – В глухую полночь,
– Спасибо.
Хопстилл уронил голову в ладони.
– Господи, а ведь я думал, что сдохну тут зимой, когда понадобятся деньги на дрова, – сказал он сам себе.
Я задумался, когда он в последний раз ел. Насколько я видел, еды нигде не было.
– Я собирался потратить все свои запасы на грандиозное представление над Бэттери-парком. Лучше смотреть на эти прекрасные взрывы, чем заложить их и протянуть еще несколько несчастных недель. Но теперь об этом можно забыть. Иногда, как ни крути, а все налаживается.
– Иногда, – серьезно согласилась Птичка.
«Когда весь христианский люд спит в своей постели», – подумал я. Эта фраза зудела в моей голове.
– Иногда, – громко сказал я.
Например, как сейчас, когда дела пошли на лад. У меня остались лишние деньги из избирательного фонда, мое время принадлежит мне, а Хопстилл принесет мне помощь газетчиков.
Ну конечно, Мерси бродит по ночам; болезни и нужда не смотрят на часы.
Какой отличный день.
Я дал Хопстиллу адрес театрика на Орандж-стрит, и он пообещал сегодня же вечером зайти туда. «Хитрость в том, чтобы продолжать напирать, – подумал я, когда мы с Птичкой вновь вышли на солнечный свет. – Если тебе хватит напора, то уже не важно, знаешь ли ты, в какую сторону идти».
Оставив Птичку с миссис Боэм (она заверила меня, что если хоть краешком глаза заметит Шелковую Марш, то запрет все двери и будет громко кричать на родном языке, призывая немцев из соседнего дома), я пошел в Гробницы, в импровизированный морг, надеясь, что Палсгрейв все еще погружен в медицинское освидетельствование. Но доктора там не было. Зато посреди обширного подвала, дородный и осанистый, стоял Джордж Вашингтон Мэтселл. Разглядывая останки, лежащие на спешно сколоченных столах. И ничего не говоря.
Но тут и сказать особо было нечего.
– Доктор Палсгрейв сообщил мне, что переданное вам письмо исключительно безумно, – заметил он. – Возможно, это изменит ситуацию.
– Не знаю, как, но надеюсь, что изменит.
– Тогда прочтите вот это. Доктор Палсгрейв передал мне отчет и сказал, что если вам потребуются какие-то медицинские пояснения, вы можете заглянуть в его кабинет. Но его отчет не похож на медицинский труд. Он больше напоминает какое-нибудь творение этого тронутого По [25] .
25
Имеется в виду Эдгар Аллан По (1809–1849), выдающийся американский писатель и поэт.