Змеев столб
Шрифт:
Ополоумевшая от восторга Гедре подхватила стегно, потащила в дом… Юозас хотел нарезать мясо на суп или построгать нельму, но то и другое оказалось мерзлым, каменно твердым и не поддавалось ножу, а рубить топором пани Ядвига не позволила – могли пропасть драгоценные крошки. Радость, радость! Решили ждать, пока подарки оттают, чтобы взял нож.
Женщины носились по юрте, словно наступил праздник. Это, вообще-то, и был праздник, ведь нашлась Мария, живая и невредимая. Все расспрашивали ее о приключении, о таинственной Кэтэрис, приславшей такой неожиданный и великолепный подарок.
Хаим тоже хотел
– Бот, – зашептал он торжественно, – тут – плохой сон от черный голоба!
С этими странными словами он сунул Хаиму в руки берестяной туесок с крышкой, крепко перевязанный сыромятным ремешком, и предупредил:
– Нету смотрет!
Туесок был маленький, но тяжелый, точно в нем лежал камень.
– Тбой Марыя сидел под снег и кричал. Уй, как страсно кричал, быдто болк – у-у-у-а-а-а! И моя подумал-подумал и ехал к Кэтэрис. Кэтэрис – саман, умный челобеки. Кэтэрис смотрел голоба тбой Марыя и гоборил: «Сопсем голоба черный». Кэтэрис лечил Марыя, брал памят и рубил плохой сон бот так – чик-чик.
Старик для пущей убедительности постриг пальцами воздух.
– Это сопсем плохой сон, болсой боль, как плохой челобеки, как пасыста. Этот сон нада спускат море. Пусь тонет там, другая мир, к абааhы [52] . Так гоборил Кэтэрис. Да.
Хаим с недоумением качнул туесок. В нем, определенно, был камень. Слышалось, как он тяжко бултыхается в туеске.
– Ты не смотрет нутри, никто не смотрет! Сам бросай море, и тбой Марыя будет сопсем сдороп.
52
Абааhы – черт, черти (якут.).
От угощения старик скромно отказался, отговорившись спешкой. Выйдя проводить спасителя жены, Хаим протянул ему серебряную ложку:
– Прошу вас, передайте, пожалуйста, Кэтэрис за лечение Марии. Это серебро.
– Нет, нет, – попятился старик, замотал головой и даже заложил руки за спину. – Кэтэрис не брать лоску, Кэтэрис не лечит са лоску… Так лечит. Челобеки, оннако, не еда, не бодка, челобеки не меняют. Мех – песесь, лис, болк, нерпа меняют на бодка.
– Тогда вы возьмите. Вы же спасли Марию.
– Нет, – с достоинством покачал головой старик. – Моя не брать. Челобеки спасат так, помогат так, когда другой челобеки плохо. Не нада денги.
…Хаим не развязал туесок, никому не сказал о нем и выбросил в прорубь сразу же, как только пришел к морю. Он склонен был верить тому, что рассказал старик. Осторожно расспрашивая жену о шаманке, о том, что случилось до пурги, во время ее и после, Хаим убедился: Мария почти ничего не помнит. Она сказала, что Кэтэрис угостила ее бульоном и вроде бы мясом – вот и все, что жена запомнила за трое суток, проведенных у доброй женщины в чуме. Смутно догадываясь о предотвращении неизвестной беды, Хаим тоже стал суеверно отгонять мысли об этом.
Больше ни он, ни остальные не видели старика-якута и не слышали о шаманке Кэтэрис. Кочевые люди, зависимые от оленей, уходят вслед
Глава 15
Закон вне закона
В одном из островных поселков засудили за что-то поселенца. Солдату велели препроводить преступника на Столбы, но конвойный его не довел и сам не вернулся. А когда двинулся лед, рыбаки увидели двоих людей на проплывавшей мимо льдине. Осужденный и солдат спали на ней. Спали так, как уснули в пургу, первый в мешочных обмотках вместо обуви на ногах, второй – с винтовкой за плечом. Людей, потерявшихся во время метелей, обычно находили только весной и называли их «подснежниками».
Тугарин сдержал свое обещание не вызывать судей из-за каждой ворованной доски и неявки на работу без уважительной причины в виде тяжелой болезни, смерти или той же пурги. Хотя, собственно, можно было уже не вызывать. На островах повсеместно началась практика невыездных судов. Акты о преступлениях доставлялись с оказией в Тикси куда следует, там принимали заочное решение, и оно вступало в силу.
Заведующий участком имел собственные понятия о справедливости. Сочувствовать врагам народа Тугарину в голову не приходило, он честно выполнял предписание ничем не облегчать им жизнь на острове, однако считал, что голодом и цингой его подопечные достаточно проучены. Наказание тюрьмой казалось ему излишним. Тугарин втайне осуждал государство за такое передергивание. Змей любил вкусно поесть, не любил мерзнуть и знал: если бы он голодал и мерз, он бы тоже начал тырить государственную рыбу и доски.
Он сам выносил вердикты, чем на корню рубил докладную связь милиционера с органами и его мечту о карьере. Вася был безутешен. Но Тугарин дал ему, кроме проведения следствия, возможность наказывать, и в милиционере открылся дар палача. Вася только жалел, что на мысе одни воришки, а настоящих, матерых рецидивистов нет, и порицал лояльность решений главного начальника мыса. Он бы спрашивал строже. Правда, трусоватый поклонник мастерства советских виноделов не выходил за рамки установленного хозяином мыса возмездия. Полицейский азарт в нем хорошо сдерживался бутылкой, выдаваемой по осуществлению служебного долга.
Так эти двое стали олицетворением местного закона. Протоколов никто не вел и прочей бумажной волокитой не занимался. Тугарин как верховная власть издавал устные законы, Вася-милиционер блистал как исполнитель.
Заурядный человек ограничился бы взысканием в виде штрафа и лишения карточек на муку, но не Тугарин. Он находил особое удовольствие в изобретении оригинальных наказаний. Книг Тугарин не читал и был бы, наверное, изумлен, выяснив, что почти все измышленные им казни когда-то кем-то уже применялись.
Например, летом пойманного расхитителя советской рыбы здесь привязывали раздетым к специально для этого поставленному столбу на маленькой площади у конторы рядом с праздничной трибуной. Обилие комаров и мошки в тундре – естественная пытка для человека. В теплую безветренную погоду они лезут в глаза, нос, рот, не дают дышать, и народ счастлив, когда задувают северные ветра. Гнус облеплял тело несчастного, как черный шевелящийся мех, и так обрабатывал, что не требовалось ни соленых розог, ни шпицрутенов.