Змеев столб
Шрифт:
– Как жена? – подошел Галкин, понятливо и нагло оглядывая Хаима.
Под руку Галкина держала высокая девушка со светло-русыми волосами. Красивая, броская девушка, из тех, кому идет даже чрезмерная худоба.
– Ничего, спасибо, – сказал Хаим.
Галкин энергично потер руками:
– Давайте-ка выпьем, разогреемся. Надоело ждать, пока потеплеет.
Вынув из-за дров начатую бутылку разведенного спирта, он отпил сам и передал Хаиму. Острый запах этила шибанул в нос, горло омыло жидким огнем. Спирт ощутимо перекатывался в потрясенном желудке, точно горячая ртуть, парной жар всходил к груди, и чудилось, что она, расправляясь,
Бутылка резво гуляла по рукам. Пили по маленькому глотку, а больше бы не смогли – дыхание с непривычки спирало.
– Эй-эй, не увлекайтесь, нам не достанется! – слышались голоса.
– Да пейте, чего, – размягченно улыбнулся Галкин. – У меня еще есть. Праздник же, всех угощаю.
Баянист уселся на табурет, тяжеловато пробежался по клавишам, побуждая к игре инструмент и заскорузлые пальцы.
– Белый танец, белый танец! – крикнул кто-то.
Быстро захмелевшие девушки подхватились, потащили кавалеров к незанятой середине цеха. Хаим понял, что стоять, греясь у печи, ему не дадут.
Пригласившая его девушка была Хаиму незнакома. Очевидно, новенькая, из другой рыбачьей артели, почти девочка, или казалась моложе – приземистая, с красным носиком-пуговкой и шалыми глазами. Сверху Хаим видел белую нитку ученического пробора и крученные из шпагата бусы в низком вырезе кофты. Девушка плохо держалась на ногах, Хаиму пришлось поддерживать ее под локти весь танец и, не дождавшись завершения мелодии, прислонить к стене, чтобы не свалилась.
Натужно грянула «цыганочка». В пляске народ растормошился, размялся и тотчас выбился из сил. Загнанно дышащий круг выручил один из подростков – скинув великоватые валенки, пошел вприсядку. Тяжко выбрасывались ноги в редких, вязанных из шерсти носках, – он явно хотел произвести на кого-то впечатление и решился на геройство. Жесткий скрип его коленей соперничал с треском дров в печке, и сквозь щербатую улыбку проскальзывало страдание. Те, у кого колени опухли и давно не гнулись, смотрели на смельчака со смесью зависти, жалости и восторга. Отдавая дань веселому отчаянию плясуна, все сильно хлопали в ладоши. Отмучившись три круга, он подхватил на излете валенки и врубился в толпу.
Баян подавился аккордом и затих, музыканта снова попросили сыграть что-нибудь не быстрое. Никто вроде бы не объявлял белого танца, а та маленькая девица с шпагатными бусами опять подступила к Хаиму. Шмыгнув носом, изобразила что-то вроде неловкого книксена, качнулась и умудрилась выстоять.
– Я – Лора, – шепнула ему в шею. – А вас как зовут?
– Хаим.
– Вы – еврей? – простодушно поинтересовалась она.
– Да.
Он подумал, что девчонка примерно ровесница Сары, и сердце откликнулось щемящей нежностью.
– Поцелуйте меня, Хаим.
Помедлив, он наклонился и коснулся губами ее твердой прохладной щеки.
– Нет, не так… Вы что, не умеете целоваться?
– Я женат.
Партнерша горестно выдохнула:
– Ну и что. Зачем-то же вы пришли сюда один, без жены.
Хаим насилу дождался окончания танца. Проводив девушку в смеющуюся стайку подруг, зашел за спины парнишек и незаметно протиснулся в тень к бочкам соленой рыбы.
Несколько раз открылась и закрылась дверь, напустив клубы морозного тумана. Галкин угостил ребят папиросами, и кто-то из девушек, не терпящих табачного запаха, настоял, чтобы курильщики дымили на улице. А нынешняя щедрость Галкина превзошла все: пошарив в своем волшебном ящике, он
В миг, когда головы, будто подсолнухи к солнцу, повернулись к Галкину, Хаим под шумок юркнул под разделочный стол. Скорчившись в три погибели, по-обезьяньи перебирая половицы руками, как мог быстро двинулся к дальнему углу… и застыл.
– Где Готлиб? – спросил Галкин. – Курит, что ли, на улице? Эй, Хаим!
– Он ушел, – отозвался простуженный девчоночий голосок. – К жене ушел.
Хаим отправил маленькой Лоре мысленное «спасибо».
– А-а, ну да, у него же супруга больная, – разочарованно сказал Галкин. Хаим был здесь единственным близким ему по возрасту среди зеленой поросли.
Шутки и смех усилились, спиртное стремительно забирало власть над тщедушными телами. Вспотевший и трясущийся от напряжения, Хаим наконец достиг конца длинного стола и убедился, что свет лампы сюда почти не доходит. Вряд ли кто-нибудь осмелится подойти к сумеречной грани, за которой прячутся глаза наблюдательной тьмы, а сохранность рыбы Галкин, скорее всего, проверит на выходе.
Хаим заколебался: двинуться сразу к рыбе или все же перестраховаться и притвориться усопшим? В куче покойников наверняка не заметят… Подхлестнутый страхом разоблачения, он пополз к мертвецам и, дрожа от накинувшегося вдруг озноба, приткнулся спиной к замороженной человеческой груде.
В противоположных углах цеха, в набрякшем от тепла мареве, молодые в ожидании вышедшего покурить музыканта разбились на группки. Безмятежная болтовня перемежалась взрывами смеха, кто-то затянул песню, но вернулся баянист, и мягко зазвучало танго.
Хаим сунул руки под мышки, повернулся удобнее для беспрепятственной слежки за танцующими и похолодел: бездыханная гора зашевелилась… стронулась… Силы небесные! Он замер и зажмурился в ужасе, боясь дышать. Мертвецы тоже остановились, словно обдумывая дальнейшие действия.
Громко, предательским гонгом бухнуло и заколотилось охваченное паникой сердце. Мерещилось, что живые люди впереди оглядываются, ищут источник непонятного стука. Не в силах подавить смятение, Хаим разговаривал с сердцем, как с ребенком: тише, не рвись, не звони, бейся ровно, ты – живое… только уймись. Боялся скинуть тесно прильнувшую к боку покойницу, вероятно, сдерживающую готовые с грохотом рухнуть и похоронить его под собой каменные тела.
Да… но почему он решил, что это – женщина? Пол прижатого к нему трупа невозможно было определить ни по впалой груди, ни по вздыбленной кромке ребер над прилипшим к спине животом. Наверное, подсказало бессознательное чутье…
Затаив хриплое дыхание, Хаим призвал всю свою выдержку и рискнул открыть глаза. Главное – не поддаться искусу страха, подначивающему посмотреть ей в лицо.
Если изо всех сил напрячь волю и поверить Дарвину, с мистическим страхом можно справиться, как с несносным зудом. Ведь такой страх, на самом деле, атавистическое чувство, оставшееся у гомо эректус со времен неолита…
Чего бояться? Все спокойно. Молодежь, вон, шаркает валенками в танце и не подозревает, что творится в могильном углу. Фрида хохочет, Галкин, наверное, рассказал анекдот. Юной Лоре удалось подцепить бойкого плясуна, владельца настоящих шерстяных носков. Танцуют медленно, вязко, как осенние мухи. Много ли надо детям алкоголя на голодный желудок… Счастья тебе, маленькая Лора.