Змеев столб
Шрифт:
Очнувшись, она сказала:
– Хаим.
– Бот, стал ты, – с облегчением откликнулся привезший ее сюда старик. – Домой ехат нада.
– А разве вы не здесь живете?
– Нет, – он махнул рукой, – моя дом далеко-о. Эта дом – сын Кэтэрис.
Он непринужденно ткнул пальцем в древнюю старуху, одетую в просторное, пестрое платье. Сидя на корточках у огня, она задумчиво помешивала в огне палочкой и курила трубку.
– У сын Кэтэрис дба дети, дба сын. Они – там, олени смотрет, охранят. Олень – тых-тых ногой, копат ягель-мох… Тебе домой
– Нада, – ответила Мария, невольно подхватывая якутский акцент.
Она села и огляделась. По бокам мехового полога лежали свернутые рулонами меховые постели, возвышался комод, увенчанный большим эмалированным тазом со сложенными в него вверх донцами чашками, на устланном шкурами полу – пара кастрюль и чайник. Рядом были навалены кожаные мешки и куча какого-то охотничьего снаряжения, к стене прислонены оббитые мехом лыжи-снегоступы, похожие на ракетки для игры в теннис. Возле входа один на другом стояли несколько ящиков.
Старик взял из ящика плитку чая и настругал на дощечке ножом.
– Чай будесь?
– Нет, спасибо, – отказалась Мария.
Он всыпал горсть чая в кружку с кипятком.
Мария поднялась. Голова кружилась, но колени и локти, как ни странно, почти не тревожили.
– Я, наверное, пойду.
– Э-э, погоди! Чай пью – едем. На собака едем.
Мария присела в ожидании, запоздало удивляясь тому, что колени начали слушаться.
– Ты один, дба, три день болел, – загибая по одному пальцу, сообщил словоохотливый старик. – Кэтэрис тебя лечил.
– Спасибо, – вежливо поблагодарила Мария старую женщину, и та, равнодушно качнув головой, снова вперилась тусклыми глазами в огонь костра.
– Ты страсно кричал, – укоризненно шепнул старик, огорченный холодноватой, как ему показалось, благодарностью гостьи. – Уй, нехоросо, быдто болк кричал! Кэтэрис – саман, она лечил тбой голоба от плохой черный сон, бот так – чик-чик, и быбросил сон далеко.
– Спасибо, – растерянно повторила Мария. Ей было неловко. Она не знала, чем отблагодарить гостеприимных людей за приют. Кроме приюта и, кажется, чашки бульона, она ничего не помнила.
На улице сверкало солнце. Пурга намела новых сугробов, но снег успел слежаться. Природа словно отдыхала после потрясений, полярный день сиял и искрился. Несколько облезлых оленей спокойно гуляли у мехового домика, ничуть не пугаясь собак.
Мария вдохнула свежий холодный воздух, немного пьянящий после напитанного крепкими запахами воздуха мехового жилья. Голова все еще кружилась, но неожиданный прилив бодрости и отсутствие каждодневной боли расслабляли тело. Приятно было чувствовать ногами земную твердь, приятно ступать по ней и жить.
– Здравствуйте, – сказала Мария женщине в оленьей дохе, укладывающей что-то к задку приготовленных к поездке нарт.
Женщина скупо кивнула ей и старику. Он спросил о чем-то, она опять кивнула и улыбнулась Марии, перед тем как исчезнуть за откинутой у входа шкурой.
Над тундрой повисла звонкая тишина,
От ослепительной белизны снега заломило в глазницах. Мария нащупала в кармане телогрейки волосяную сеточку, накинула на лицо, и старик, оглянувшись, одобрительно подмигнул. Он начал напевать мягким, волнистым голосом и, полагая, что сидящая позади женщина слушает, из уважения к ней беспорядочно вставлял в песню русские слова.
При виде знакомого холма на глаза Марии навернулись слезы. «Три дня, – подумала она. – Меня, должно быть, ищут. Хоть бы Тугарин не наказал за прогул. Я хорошо отдохнула… Хаим вряд ли приехал».
Она ошиблась. На лай собак Хаим выбежал из юрты. Нет, не Хаим, бледное видение, похожее на него… Страшно худой и грязный, с запавшими и красными, словно уголья в плошках, глазами. Мария еще не встала с нарт, как он свалился возле нее, не согнул колени, а именно свалился. Держась на весу на носках, стал целовать ее руки, лицо, дерюжный мешок-шарф; припал к груди, как ребенок, и замычал.
Смущенный старик ошалело глянул на стыдно несдержанного мужчину и, отведя глаза, проговорил:
– Тыый [51] .
51
Тыый – возглас удивления (якут.).
Мария обняла ладонями лицо Хаима, жалкое, плачущее, и почувствовала то же, что и он. Спазм счастья – короткий и острый, как взмах ножа по горлу.
…Их юрту метели засыпали особенно сильно из-за холма, о который бились летящие косо вихри. Дом встретил рыбаков настороженной тишиной.
– Мария?! Мария! – кричал и звал Хаим, хотя уже понял, что Мария попала в пургу. Он порывался бежать, искать ее, но в таком состоянии, в полубеспамятстве, его не могли отпустить. На плечах, на груди, на спине Хаима повисли женщины и Юозас, а он пытался разметать их, забыв о боли в чугунных пальцах, снова треснувших и помороженных ледяной водой.
Рыхлый мелкий снежок быстро растаял, улегся на солнце за полдня. На поиски Марии вышли почти все мужчины поселка. Потом – Хаим, Юозас и пани Ядвига. Упряжка прибыла, когда они пришли домой, чтобы чуть-чуть отдохнуть и подкрепиться перед новым походом.
Якут отвязал притороченный к задку нарт мешок и вывалил на снег оленье стегно:
– Бот, подарок Кэтэрис отпрабил.
Ахнули все, Мария тоже не знала о подарке. Старик, страшно довольный произведенным эффектом, в щедрости чувств добавил к подарку Кэтэрис половину нельмы и несколько ряпушек из собачьего корма.