Змеи и лестницы
Шрифт:
Со вчерашнего вечера на доске висели два снимка Кристины Бирман, любезно предоставленные Владимиром Афанасьевичем Речкаловым, – прижизненный и посмертный, а также записка о Тимбукту. Сам экзотический Тимбукту Вересень расположил вдалеке от общего Лоденбаховского массива, и выглядел он примерно так:
…Вересневские графические экзерсисы произвели неизгладимое впечатление на капитана Литовченко. Он появился в квартире следователя,
– Быстро нас нашел? – спросил Вересень, пропуская капитана в квартиру.
– С такими опознавательными знаками вообще не парился. Жаль, только одна доска на весь дом. Надо бы еще одну, для симметрии, – с тобой и Мандарином.
– Не смешно.
– А я и не смеюсь.
– Что это ты лежак притащил?
– Ну, как же, – почему-то смутился Литовченко. – Первый раз в доме. Без гостинца не положено.
– Да есть у него уже один такой.
– Теперь будет два.
В это время из комнаты выглянул дурацкий парень, и капитан обрадовался ему, как родному. Придерживая пакет (в котором что-то все время подозрительно звякало), он поставил лежак на пол перед собой, и взору изумленного Вересня открылась подушка со смешными мультяшными котами и рыбками. Мандарин немедленно влез в подарок, принесенный Литовченко; повертелся, устраиваясь поудобнее, а затем неожиданно перевернулся на спину, выставив на всеобщее обозрение голое розовое пузо.
– Смотри, ему понравилось! – разулыбался Литовченко. – Носи на здоровье, малыш! И не забывай про дядю Витю.
– Ты разве дашь забыть? – проворчал Вересень. Впрочем, совершенно беззлобно.
В принесенном Литовченко пакете оказалась бутылка водки, упаковка баночного пива и три огромных вяленых леща. Все это было расставлено на индийской Розе ветров, после чего Вересень отправился на кухню, сооружать нехитрую закуску. Когда он вернулся, то застал Литовченко стоящим перед доской; тот задумчиво почесывал переносицу зажатым в руке лещом и не сводил взгляда с фотографий Кристины Бирман.
– Лихо, – сказал капитан.
– Наглядно, – ответил Вересень, на ходу пресекая попытки дурацкого парня стянуть со столика две оставшихся рыбины.
– Давно практикуешь такую писанину?
– Это не писанина. Это взгляд на существо дела. Упорядочивает мысли и не дает потеряться деталям.
– Ну-ну. А Тимбукту здесь каким боком?
– Упоминалось в записке, которая была адресована покойному.
– Что за цыпочка? – подойдя к доске поближе, Литовченко щелкнул пальцами по снимку.
– Кристина Бирман. Она же – автор записки.
– Скромной труженицей ее не назовешь.
– Разве что скромной труженицей алькова.
– Так я и подумал, – капитан ухватился за кончик фотографии с мертвым телом Крис, распростертым на земле. – Тоже она?
– Увы. Могла быть ценным свидетелем, но теперь ничего никому не расскажет.
– Еще одно убийство на нашу голову?
– Несчастный случай. Сорвалась с подоконника в собственной квартире через несколько дней после исчезновения Лоденбаха.
– А до этого успела… мм-м… подружиться с ним и вступить в переписку? Точно несчастный случай?
– Я разговаривал со следователем, который занимался ее делом. На идиота не похож и вообще… толковый мужик. Если бы там торчали какие-нибудь уши, он бы обязательно их вытянул.
– Я не против толковых мужиков, как ты понимаешь… – взгляд Литовченко снова сконцентрировался на Кристине in live. – Откуда она вообще взялась?
– Из гостиницы, где останавливался Лоденбах. Есть очень большая вероятность, что провела с ним ночь.
– Повезло мужику, – вздохнул капитан.
В памяти Вересня немедленно всплыло фиолетово-черное подобие лица несчастного немца:
– Не очень. Учитывая последствия.
– Ну да, ну да. Записка какая-то странная.
– Меня она тоже смущает. Слишком сложно для девицы, которая продает любовь за деньги. Я, кстати, посмотрел в Интернете, что такое Тимбукту.
– Город в Африке, – неожиданно сказал Литовченко. – Кажется, в Мали. Точно, в Мали.
До сих пор и.о. начальника убойного отдела не производил впечатление знатока географии и вообще – знатока чего-либо. За исключением оперативной работы и связанных с ней прикладных дисциплин. Так что Вересень даже немного удивился подобной информированности. Тимбукту действительно был городом в Мали, когда-то процветавшим, а теперь – полузабытым, из года в год переживавшим собственный упадок. Нужно быть археологом или безумцем, чтобы отправиться туда по собственной воле. И вдвойне безумцем, чтобы пригласить туда девушку.
Но безумцев не убивают таким изощренным способом. И археологов тоже, если, конечно, они случайно не наткнулись на золото инков и еще не успели поведать об этом миру.
– «Не самое лучшее место на земле», – процитировал Литовченко часть послания Крис. – Тут цыпочка права. Не самое. А точнее – дыра дырой.
Дурацкий парень, до того спокойно сидевший на руках у Вересня, неожиданно повернул голову в сторону капитана и изрек очередное слово-мутант. Что-то среднее между «клон» и «клоун». И Вересень, при всем уважении к Литовченко, немедленно склонился к «клоуну».
Корчит из себя умника, клоун.
– Уже успел съездить туда в отпуск?
Это была шутка, и, как все шутки Вересня, – не слишком удачная. К тому же, капитан Литовченко был известен как приверженец лозунга: «не нужен мне берег турецкий и Африка мне не нужна». Все свои недолгие и нечастые отпуска он проводил на Ладожском озере, в деревне Коккорево, где ловил рыбу, как подорванный: ряпушку, корюшку, жереха, налимов, плотву, красноперку и даже форель – в зависимости от сезона.
– Я там не был, – ответил Литовченко без тени улыбки. – Но как-то раз поймали мы с ребятами одну интересную рыбешку… Случайно.
Вересень поставил на ладожскую рогатку — рыбу, отдаленно напоминающую бычка, но гораздо менее симпатичную, и – проиграл.
– Замели чувака в ночном клубе, во время планового рейда, – продолжил капитан. – Наркоты при нем не было, только пузырек с парой таблеток. Он сказал, что это – таблетки для поддержания сердечной деятельности. Хотя на сердечника был похож мало – здоровенный такой лось, с меня ростом. Документы тоже вроде в порядке, но что-то мне в нем не понравилось. Задержали, как и положено, до выяснения всех обстоятельств. Как и положено – дали право на звонок. Уж не знаю, кому он звонил, да только поначалу выхлопа никакого не было. Мой лось стал нервничать, а потом и вовсе впал в ступор. Все твердил про этот Тимбукту. Я особенно не вникал, мне этот Тимбукту на фиг не сдался. Но кое-что любопытное проскользнуло.