Змеиная вода
Шрифт:
– Во-первых, она его любила, а он предпочел Ангелину.
Женское самолюбие – опасная штука.
– Во-вторых, она была единственным целителем в городе. Уважаемым человеком. Авторитетом, - Бекшеев попытался прикинуть, сколь глубока лужа и не утонет ли в ней, если рискнет пересечь напрямик.
– А появился Захар, и авторитет ушел…
– Не совсем. Скорее возникла опасность, что этот авторитет будет утрачен. Он и как целитель сильнее…
– И мужчина, - Зима тоже остановилась перед лужей. Посмотрела налево, направо. И двинулась к крапиве. –
Девочка, остановившись перед крапивой, посмотрела на нее, на Зиму и вернулась к луже, через которую перебралась, осторожно переставляя лапы. И уже на той стороне принялась брезгливо их отряхивать.
– Захару это не нужно, - Зима хмыкнула. – Похоже, лучше и вправду прямо. Вроде неглубоко…
– Захару это пока не нужно. Да и Каблуковых, полагаю, кандидатура Людмилы устраивает куда больше. Из двух зол, как говорится… но положение у нее шаткое…
– И старая обида никуда не делась.
– Именно.
Бекшеев сделал шаг, подспудно ожидая, что провалится. Но нет, земля под ногами чувствовалась, да и трость не спешила нырнуть в темную пучину.
– Эй, вы там где? – Тихоня выглянул из-за поворота. – Поспешите… тут, оказывается, дом выносят…
Не дом. Из дома.
Старый забор, поросший зеленоватым лишайником. Он даже чуть накренился, удерживаясь едва ли не чудом, да еще кустами сирени. Та разрослась буйно, заслоняя собой и окна, и всю-то стену, крашеную желтой краской. Красили причем недавно, поскольку краска не успела не то, что облезть – потрескаться. Сам двор, огороженный забором, был невелик. В палисаднике расцветали астры, да и сквозь штакетины проглядывали какие-то еще цветы, названия которых Бекшеев не знал.
Главное, другое.
У ворот, перегородив их, стояла телега. На телеге громоздились какие-то тюки, мешки. И пара мужиков, матерясь, пыталась впихнуть наверх огромный сундук. Процессом руководила женщина необъятных размеров.
– Что здесь происходит? – поинтересовался Бекшеев.
Но его не удостоили и взгляда.
Сундук застрял, упершись краем в тумбочку.
Мужики пыхтели. Женщина махала руками…
– Стоять! – рявкнул Бекшеев, испытывая преогромное желание выразиться так, чтобы быть точно понятым.
Руки у мужика дрогнули и сундук, почти уже уложенный поверх прочих тюков, поехал вниз. Его попытались подхватить, замедлив падение, но безуспешно. С глухим ударом сундук соприкоснулся с землей, хрустнул и раскрыл крышку, выпуская заодно и содержимое. Ворох разноцветных тряпок вывалился на землю.
– Олухи безруки! – заверещала женщина тонким нервным голосом. – Да что вы творите, паскуды…
– Так… - мужик стянул шапку и, отерши лицо, указал на Бекшеева. – Маш, это вон…
Женщина развернулась.
Лицо её было кругло и гладко. Выщипанные тонкой нитью брови почти терялись на нем, как
И усики над ними, черные, аккуратненькие.
Женщина раскрыла рот, явно собираясь высказать Бекшееву все-то, что она думает о нем и ситуации в целом, и Бекшеев, вздохнув, вытащил удостоверение.
– Полиция, - сказал он громко, чтобы услышала не только женщина. – Особый отдел.
– Да…
Женщина все же высказалась, и что она думает про Бекшеева, который под руку честным людям лезет, и про полицию, и про особый отдел. Голос её, пожалуй, мог бы сделать честь иной оперной диве. Этот голос взлетал до небес, становясь нервным и тонким, что струна, то обрывался низким чистым басом.
Зима молча вытащила револьвер и выстрелила.
В воздух.
Звук показался тихим даже, но женщина осеклась. Мужики попятились. И по лицам их было ясно, что вмешиваться они не станут, и даже надежда почудилась, что вдруг да Зима пристрелит эту вот скандалистку в рябом платье.
– Еще пасть раскроешь, - сказала Зима, револьвер убирая. – Собаке скормлю.
И на Девочку указала, которая выглянула из-под телеги, чтобы дружелюбно ощерится.
– Люди добрые… - возопила женщина, руку на грудь возложив. – Что это деется… на честного человека посеред бела дня…
– Угомонись, Маш, - во дворе появился седой мужичонка с куцей бородкой. – А то и вправду, не пулю, так каторгу схлопочешь. Доброго дня, господа.
И поклонился.
– Доброго, - ответил Бекшеев, а заодно сообразил, что Тихони не видать. – Могу я узнать, что здесь происходит?
– А… вы, собственно, господа… - мужичонка покосился на женщину. – По какому вопросу…
– По вопросу расследования, - Зима оперлась на телегу. – Смерти гражданки… Северцевой, кажется? Инги… по отчеству не скажу.
– Германовна она, - неожиданно спокойным голосом ответила женщина. – По первому мужу, хай его черти дерут… скотина… жил скотиной, скотиной и помер.
При этом женщина перекрестилась.
– Мария, ты вон вещички собери, будь добра. А разве не несчастный случай? Нам сказали, что её змея укусила, - мужичонка прищурился. – А тут вдруг особый отдел… стало быть, не несчастный?
– Полагаем, что нет. А вы…
– Яков я, Ладюшкин, - руку мужик протягивать не стал, но поклонился. – Отчим, стало быть… хотя… мы уж когда с Машей сошлись, то Инга совсем большою была. А там вскорости замуж вышла, съехала…
– Что вы тут делаете? – спросил Бекшеев.
– Вещи забираем.
– Чьи?
– Так… дочки Машкиной. Померла она… - мужик перекрестился. – Машка и велела ехать.
– А вы и послушали?
– Так-то… - Яков смутился и оглянулся на жену, которая далеко не ушла, но встала за оградой, хмуро наблюдая за происходящим. И губу вон нижнюю выпятила, вывалила. И кулаки сжала, готовая отстаивать то, что полагала своим.
– А чего? Ждать, когда этот ирод возвернется?! – не выдержала Мария. – Он мою доченьку загубил… мою кровиночку… мою родиночку…