Змея в тени орла
Шрифт:
Я… я опустошу тебя. Но эта смерть, это прекрасная смерть!
А в душе взорвались, развернулись ледяные лепестки черного цветка, и наплевать стало на жизнь, на смерть, на ночь и на лес вокруг, исчезла духота, сгинул дурман. Свежий воздух огладил разгоряченную кожу.
Сорхе кричала и царапала спину острыми ногтями:
– Еще! Еще, Эльрик! Ты умрешь… ты…
Сумасшедший ритм, сбивается дыхание, и рык рвется из груди. Два голоса. Пронзительный женский и рокочущий мужской.
Еще.
Гибкое тело бьется в ладонях.
Еще.
Черные тучи затягивают черное небо.
Еще.
Ледяной холод в груди. Пустота.
Смерть?
И кричит, заходится криком богиня:
– Нет! Нет, хватит… Перестань! Не… не надо… больше…
И хлынул дождь.
Тонкая женская фигурка на темной траве. Почти безжизненная. Вздрагивают полураскрытые губы. Обморочно закатились глаза.
Ослепительная молния рассекла небо треххвостой плетью.
Мужчина поднялся на ноги. Огромный. Страшный. Потоки воды лились с гривы мокрых волос, и молнии бросали блики на обнаженную кожу. Громовой рокот в небесах, и, как ответ, как яростный вызов, тяжелый рык рвется из груди. Хриплый, торжествующий рык зверя. Лес притих. Ветер прижался к земле. Женщина на траве шевельнулась, неуверенно приоткрыла глаза:
– Ты… Кто ты?
В блеске молний мгновенный просверк клыков.
– Меня здесь нет. И никогда не было. Тебе домой пора, девочка.
Сорхе застонала, когда горячие руки подняли ее с земли.
Домой. Она и была дома. В лесу. И впервые за всю ее вечность лес показался ей опасным.
К полудню появился Финрой.
В просторном доме Гоблина было людно. Там оживленно обсуждали цену, назначенную Сорхе за Пыльцу жизни, и конечно же то, что Эльрик, ну, тот, который был Эфой, вернулся утром живой и здоровый, да еще и принес совершенно вымотанную Сорхе.
Сам Эльрик отсиживался в пустом доме, который занимал когда-то Йорик. И было ему муторно до зелени в глазах. Стыдно было. С женщиной, любой женщиной, даже такой, как богиня, нельзя поступать по-свински. В плотской любви нет и не может быть победителя или побежденного. Иначе любовь превращается в войну. Как же получилось, что ночью он забыл этот закон? Не забыл даже – втоптал его в грязь, сознательно унизив женщину!
А еще отвратительное ощущение чужого присутствия. В себе самом. И если бы действительно чужого! Тогда проще было бы. Списать на вторгнувшегося неизвестно откуда чужака свою злобу, звериное упоение силой, свое желание уничтожить, смять тело и душу Сорхе. Но ведь именно что свое. Тот чужак, кем бы он ни был, являлся неотъемлемой и вполне узнаваемой частью самого Эльрика.
От этого становилось совсем тошно.
– Гостей принимаешь?
Бог войны стоял в дверях и разглядывал комнату с любопытством дизайнера.
– Куда ж от вас денешься? – Шефанго кивнул на лавку. – Садитесь.
– А ты чего на полу?
– Привычка.
– Угу. – Финрой прошел в дом. Придирчиво перебрал пальцами мех постеленной на лавку шкуры. – Волк! Где только поймал?
– Это не я. – Эльрик пожал плечами. – Это Йорик. Ну, хозяин. А волки здесь водятся. Мало, правда.
– Держи. Сорхе просила передать. – Бог вынул из-за пазухи глиняную корчажку с полкулака. – Я у нее на посылках теперь. Остальной кагал по углам сидит, глаза таращит и идти наотрез отказывается. Не знаю уж, как ты сумел ее… в общем, сумел, но ни один из этих к тебе теперь и близко не подойдет.
– Они меня за кого принимают? – угрюмо поинтересовался Эльрик, принимая корчажку. – За маньяка?
– Они не принимают. Чувствуют они. Выражаясь языком общедоступным: нутром чуют. – Финрой вздохнул и достал из кисета трубку. – Может, все-таки отсыпать тебе травки?
– Спасибо, не надо.
– Ну, как знаешь.
– Что они чуют?
– Да если б я знал. – Бог подергал себя за смоляной ус. – Я вот тоже чувствую. Объяснить только не могу. Меч еще этот… Ладно, когда идти-то думаешь за другом своим?
– Сейчас. – Эльрик поднялся на ноги.
– Можно я докурю? – Финрой ухмыльнулся. – Без меня тебе туда все равно не добраться.
– Ладно. – Шефанго исчез за занавеской, отделявшей от комнаты крохотную спальню. Через минуту вышел…
– Опаньки, – сказал Финрой и поднял выпавшую трубку. – Ты и вправду девица! Я думал, врешь.
– И сейчас меня зовут Тресса. – Девушка повела плечами, встряхнулась, заново привыкая к одежде, ставшей слишком просторной. Придирчиво оглядела новые замшевые сапожки. Старые, разношенные, но, увы, слишком большие забросила в угол. – По-моему, так лучше, не находите?
– Лучше, чем что? – Бог войны понаблюдал, как прошлась шефанго из угла в угол.
– Лучше, чем мужчиной?
– Конечно, – с энтузиазмом подтвердил Финрой. – Девица вообще лучше, чем парень. Что, идем?
– Идем, – кивнула Тресса. – Вот только причешусь.
… Морок. Обман.
Тело само дергается назад. Жуткая, бесформенная тварь расплывается, сливаясь с туманом.
Что-то кричит за спиной Эфа. Настоящая. Живая.
Зеленая муть душит. Нечем дышать.
Йорик рванул из ножен мечи. Крутнулся, рассекая туман, как живую плоть. И взвыло вокруг. Заплясало. Шарахнулось. Легкие жадно глотнули воздух.
В бой, как в танец.
Мечи гудели, упруго подавалась под ногами земля, выгибались, отдергивали плети-щупальца зеленые, мутные твари. Расступались и тут же снова смыкались вокруг, сближались, затягивая редкие просветы. Все труднее становилось дышать. Бесплотные ленты сплетались, не пускали воздух. И клинки, казалось, тяжелели с каждым взмахом.
Удар. Еще. И еще. Не уйти уже от боя – мутная взвесь окружила со всех сторон. И надо драться. Чтобы те, кто остался, чтобы Эфа… Она жива еще. Глухо, издалека, как сквозь вату, но голос ее был слышен.
Вздох.
Последний?
Нет. И хватает сил, чтобы полоснуть клинка ми, вслепую, наугад. Полоснуть. Попасть. По вяз кому, податливому, как вата.
Воздух… как не хватает воздуха… Черные пятна перед глазами. Шумит в ушах кровь. И рукояти мечей выскальзывают, выпадают из ослабевших пальцев…