Значит, ты жила
Шрифт:
При синеватом свете лампочки, освещающей камеру, я долго вспоминал ужасную картину — два трупа, распростершиеся в моей спальне. Эта картина меня не пугала; страшной она казалась другим… А мне наоборот — помогала ощутить сладостное чувство избавления. И вдруг — этих двух людей словно никогда и не существовало. Я прожил бок о бок с Андре годы, и весь тот долгий период, который мы провели, так сказать, в одной упряжке, не оставил во мне следа, не запечатлелся в памяти. Думая о Стефане, я испытывал гордость оттого, что устранил, уничтожил этого блестящего красавца и насмешника.
Неприятные формальности, которые должны были затем последовать, не имели большого значения. Я был готов. Пусть я предстану перед судом присяжных, пусть моя фотография красуется на первых страницах газет, пусть отберут все, что у меня осталось — я свободен… свободен. И совсем скоро я начну все с нуля… Эти две смерти дарили мне новую жизнь. Жизнь, о которой мечтают все люди: та, которую они могут наконец выбрать сами! Та, которую они могут построить по-настоящему! От этого, думается, яиспытывал определенную признательность к моей жене и Стефану. Умирая, они дали мне свободу.
Назавтра мне предложили выбрать адвоката. Я был знаком с некоторыми лично. А с одним даже довольно близко. Но мне не хотелось обращаться за помощью, чтобы подготовить мою будущую жизнь, ни к кому из прошлой жизни. Я бы расценил это как предательство по отношению к самому себе!
Я попросил, чтобы мне назначили адвоката.
Им оказалась молодая женщина с грустным лицом, которой по всей видимости приходилось выступать в суде далеко не каждый день. Она была невысокая, темноволосая, с желтоватой кожей и таким постным выражением лица, что хотелось сделать ей больно. Ходила она прихрамывая и, судя по всему, вряд ли питала какие-либо надежды на будущее.
Я был для нее находкой, но находкой в сущности весьма банальной. Обстоятельства, толкнувшие меня на преступление, сами говорили в мою защиту вместо нее.
Ей достаточно будет просто их изложить, чтобы растрогать присяжных и добиться оправдательного приговора. Адвоката звали Сильви Фуко.
В тот день, когда мы предстали перед судебным следователем, она сделала себе перманент, и с этой прической стала похожа на официантку. Ее жесткие волосы напоминали два черных птичьих крыла. Острый нос с розовато-желтым кончиком, скорбный взгляд, утиная походка — она выглядела просто смешно.
Следователь Лешуар, напротив, был очень импозантен — высокий, сутуловатый мужчина пятидесяти лет, с седыми волосами, в очках с золотой оправой, одетый хоть и в поношенный, но отличного покроя костюм.
Он взглянул на меня и сухо поздоровался.
— Садитесь…
С тех пор, как я совершил преступление, это был первый человек, который не проявлял по отношению ко мне никакой симпатии. Он занимал нейтральную позицию, был строг и в высшей степени, даже пугающе объективен.
Я взял стул, дождался, пока сядет мой адвокат, и последовал ее примеру. Вся процедура слегка меня смущала. Внезапно я почувствовал, что не так уж доволен собой. Появилось смутное предчувствие опасности, характер которой мне не удавалось определить. Этот следователь с породистой внешностью внушал мне страх. Его взгляд был холоден. Его-то вряд ли удовлетворят объяснения, которые заставляют плакать горничных! Убийство остается убийством, каковы бы ни были побудившие к нему причины…
В глубине комнаты сидел секретарь — толстяк с красной физиономией — и шумно дышал. Перед ним лежали стопкой листы лощеной бумаги.
Следователь повернулся к секретарю. Тот взялся за ручку.
— Мосье Сомме, прошу вас кратко изложить факты… — обратился ко мне следователь.
Он положил свои руки с ярко проступающими синими жилами на бювар с чистенькой промокашкой.
Я закрыл глаза… Теперь мне следует тщательно подбирать слова. Хорошенько обдумывать фразы. Ведь каждая из них могла стать пагубной для меня.
Я начал со своей поездки в Анже. Я сохранил относящиеся к ней официальные письма, и они фигурировали в деле.
Тут проблемы не было: в префектуре Анже меня ожидали. Никаких проблем и что касалось аварии в Этампе. Полицейский протокол был достаточно красноречив. Я рассказал о том, как отправился на вокзал и пытался сесть в поезд, чтобы явиться на назначенную мне встречу… Моя история звучала вполне связно; я сам отдавал себе в этом отчет, излагая события вслух.
Рассказывая, я имел возможность взглянуть на мою затею как бы со стороны: так я лучше понимал, насколько основательно она была продумана.
— Тогда я послал телеграмму в префектуру Анже начальнику канцелярии.
Время от времени следователь делал какие-то пометки на листке бумаги. Так было и после этого моего заявления. Он собирался проверить затем достоверность моих слов.
Перо секретаря скрипело, бегая по лощеной бумаге. Этот чертов тип умудрялся писать ровным каллиграфическим почерком, поспевая за моим рассказом. Случалось даже, он останавливался в тот самый момент, когда я умолкал.
— Я вернулся домой…
— Консьержка, которая видела, как вы вернулись, — следователь впервые меня прервал, — утверждает, что у вас был озабоченный вид.
Первая шпилька. Мне следовало остерегаться.
— Господин следователь, не очень-то это приятно — разбить машину и пропустить важную в профессиональном плане встречу!
Он кивнул.
— Действительно. Вы, кажется, говорили ей о каком-то срочном телефонном звонке…
— Я хотел позвонить в префектуру Анже до полудня и объяснить все подробно. Телеграмма всегда лаконична…
— Продолжайте.
Преимущество на моей стороне. Все сказанное мной выдержит любую проверку! Чисто сработано! Ни одного слабого места! Я построил здание, которое не рухнет, каким бы мощным ударам со стороны следствия оно не подвергалось.
— Я подошел к двери… Достал ключи…
— Почему?
— Господи, да потому что они были у меня с собой! Тем более, что в это время моя жена обычно ходит за покупками…
Пользуясь короткими паузами, секретарь успевал достать из коробочки леденец, а потом громко сдувал упавшие на бумагу крупинки сахара.