Знак махайрода
Шрифт:
Наши дни
Не было родового замка, старинного просторного зала с необъятно высокими потолками, суровой кладки стен из грубых, неотесанных камней, увешанных трофейными мечами, копьями, боевыми молотами, моргенштернами, щитами всех возможных фасонов и размеров с родовыми гербами на них, не было древнего камина с жарко пылающими в его недрах дровами. И роскошных персидских ковров под ногами, небрежно заляпанных жирными и винными пятнами — тоже не было, как отсутствовало и могучее, из столетнего дуба вырезанное кресло-трон с позолоченными подлокотниками и высокой, гордой спинкой. И стареющего, седого, длинноволосого
В маленькой, обставленной исключительно функционально, комнатке, у окна, возле небольшого письменного стола с тусклым, погашенным экраном моноблока, на простеньком пластиковом стуле, повернувшись спиной к серому свету запоздалой дождливой весны, сидел щуплый, остроглазый старик с легкой проседью в коротком ежике темных волос. Рядом, в почтительном ожидании, замер молодой человек лет двадцати, или чуть помоложе, одетый в не слишком модный, но удобный, отлично подогнанный по худощавой сильной фигуре комбинезон и обутый в совсем уж не модные, короткие сапоги старинного армейского образца — последние лет двадцать вооруженные силы, подражая, похоже, героям культовых боевиков иностранного производства, перешли на табельные ботинки-берцы с постоянно рвущимися шнурками.
Старик привычным жестом одернул темно-зеленый френчик, плотно облегающий прямые, вовсе не стариковские плечи, и обратился к юноше:
— К тебе через год придет это ваше новое англосаксонское совершеннолетие…
Голос хозяина комнатушки был сильным, сочным, вовсе не похожим на голоса пожилых людей — потрескивающие, шепелявящие и глуховатые, будто уставшие за долгую жизнь выговаривать надоевшие слова.
— Но, раз уж так положено теперь, то пусть будет, — махнул рукой старик, вкладывая в свой жест неизмеримое презрение к новым для него обычаям и законам. — Ты для меня уже давно взрослый и совершеннолетний. И я хочу сделать тебе подарок, Кентавр.
Юноша, старательно маскируя охватившие его эмоции, внутренне возликовал, ощущая одновременно радость и какой-то странный, почти парализующий тело и волю страх. Подарки старика никогда не бывали простыми и безобидными безделушками на манер детских игрушек, сувениров или современной оргтехники. Пять лет назад, добыв из каких-то загадочных закромов древний, но вполне работоспособный армейский пистолет, старик обязал искренне обрадовавшегося подростка ежедневно отстреливать в местном тире, неподалеку от их дома, две обоймы. И такое «испытание стрельбой», надоевшее юноше уже через три дня, продолжалось без малого год, пока названный Кентавром не научился пользоваться подаренным оружием, на взгляд старика, хотя бы сносно.
Да, и еще встревожило юношу это поименование полным именем-кличкой, родившейся в далеком детстве, когда трехлетний карапуз с гордостью неимоверной оседлал огромного черного домашнего терьера. Обыкновенно старик называл внука почему-то второй половиной этого неофициального имени, употребляемого гораздо чаще данного при рождении. Наверное, здесь сказалась нелюбовь старого солдата ко всему британскому, англосаксонскому и иностранному, а слово «Кен» очень уж попахивало именно зарубежьем.
— По нынешним временам — лучший подарок это деньги, — продолжил чеканным, командным голосом старик. — Без них ты и квартирку себе не снимешь, и девчонку в ресторан сводить будет не на что, придется их сюда, в этот дом, таскать и просить нас с отцом и матерью не подглядывать…
Старик усмехнулся, но раскритикованный с такой беспощадностью Тавр молчал, памятуя, что это лучший способ не вызвать на себя поток колкого, чаще всего — неприятного дождя из едкого дедовского остроумия.
— …но
«Интересно, что противоречит принципам деда? — подумал украдкой юноша. — Богатство? или — доставшееся без труда?» Но сам старик на неграмотность собственной речи внимания не обратил, он был готов перейти к главному, ради чего, собственно, и пригласил в свою комнатку внука.
— Ты знаешь Счастливую Бухту? Сейчас её называют то Мертвой Долиной, то Долиной Смерти и даже водят туда экскурсии — по памятным местам злодеяний Империи, — старик желчно усмехнулся, с удовольствием приметив подтверждающий кивок Тавра, мол, слышал, видел, читал, но — не бывал, конечно. — Так вот, в Счастливой Бухте я был полста с лишком лет назад…
В выцветших от старости, блекло-серых глазах деда, будто поднявшее из глубин его памяти, полыхнуло багрово-черное, яростное пламя подымающегося к небу, пока еще небольшого, но с каждой секундой увеличивающегося ядерного гриба.
— …вот это будет — твой первый самостоятельный рейд, — уже притихшим голосом закончил фразу после короткой паузы ветеран легиона «Махайрод».
Пятьдесят два года назад
«Сигнал!» — крикнул поднявшийся повыше по гребню невысокой, но обрывистой горы Чук, слушавший общую волну легиона, и вскинул над головой руку с растопыренной пятерней. Ну, ясно, все идет, как и было оговорено заранее — пятиминутная готовность.
Вер отер со лба пот и аккуратно положил на землю лопатку рядом с подготовленным уже, хоть и мелковатым, окопчиком. Копать глубже в скалистой породе было затруднительно, и времени уже не оставалось, да и необходимости особой не было — ни обстрела, ни штурма своих позиций триарии не ждали, окопчик был нужен лишь для защиты от светового излучения и ударной волны. Впрочем, никто из тройки Чук-Вер-Кант не думал, что поражающие факторы слабенького ядерного заряда окажутся настолько опасными на расстоянии почти семи верст. Но ради собственного же спокойствия некое, жалкое для них, подобие окопов отрыл каждый.
Кант, услыхав сообщение соратника, тоже прекратил возню с лопаткой, выпрямился и, вглядываясь сверху вниз в долину, загородил ладонью, козырьком, глаза от пронзительного, ласкового весеннего солнца. Где-то очень далеко, на грани видимости простым глазом, по узким улочкам старинного, маленького городка перекатывались грязно-бурые волны солдатских, стрелковых и сине-черные — гвардейских, мотопехотных мундиров. Добравшиеся до основной цели своего марш-броска республиканские стрелки и гвардейцы из механизированной дивизии деловито заполняли город, обследуя, обшаривая каждый проулок, каждый дом, каждый подвал и чердак в поисках возможно затаившихся там врагов.
Но легионеры давно покинули гостеприимные городские улицы и тупики, оставив после себя кучу манекенов, иной раз вызывающих заполошную, нервную стрельбу, редкие ловушки-мины, изрядный бардак в паре центральных кварталов и совершенно нетронутые окраины когда-то популярного среди небогатых людей курортного городка.
«Что-то там будет через пять минут…» — философски подумал Кант, устраиваясь поудобнее в полулежачем положении на успевшем согреться дне окопчика спиной к уходящему вниз склону горы, как того требовал короткий, но очень энергичный инструктаж специально присланного в их разведывательную манипулу некого знатока оружия массового поражения. Его товарищи по группе поступили также, и теперь на поросшем невысоким редким кустарником склоне горы ничто не напоминало о присутствии трех легионеров.