Знак небес
Шрифт:
Правда, были в ней и тяжелые плотные ковры, богато украшенные разноцветным орнаментом и в обилии развешанные на тонких стенах, но на земляном полу лежал обычный войлок. Стояло перед купцом и богатое угощение, но подано оно было прихрамывающим старым слугой-китайцем, причем на блюдах, совершенно разных по стоимости. Были там и золотые мисы, отделанные по ободку причудливым орнаментом, но были и серебряные, и даже грубо вылепленные из обычной глины.
А еще купец подумал, что зря поверил рязанскому князю Константину, который слишком доверял своим предсказателям. Понадеявшись на его слова, купец прибыл в Бухару, опрометчиво считая, что у него в запасе уйма времени до той поры, пока придет этот проклятый степняк. Как выяснилось, неведомый звездочет Константина ошибся и очень сильно – на целый год.
Сам Чингисхан находился уже в юрте. Он был, точнее, выглядел очень спокойным. Впрочем, как всегда. Почти всегда. Но купец уже знал, что спокойствие это обманчиво и больше всего походило на медлительность гюрзы перед смертельным прыжком. Лишь желтые немигающие глаза великого сотрясателя [104] вселенной самую малость выдавали истинное состояние души властителя монголов – ленивое, но настороженное, хотя пока и без шалых искорок безумия где-то там, в самой их глубине.
104
Сотрясатель вселенной – одно из льстивых прозвищ, которым наградили монголы Чингисхана.
Эти искорки весело плясали, когда горели один за другим города тангутской империи Си-Ся, переходили в безумное адское пламя во время очередного сражения и угрюмо роились в самой глубине зрачка, когда Чингисхан определял дальнейшую судьбу пленных, захваченных на поле битвы. Сейчас их не было, и одно это уже радовало Ибн-аль-Рашида, хотя на самом деле ничего не значило. Появиться они могли в любой момент. Пока же гюрза размышляла.
Ибн-аль-Рашид огляделся, сделал он это очень осторожно, самым краешком глаз. Араб все никак не мог понять, почему воины привели его не в большой шатер, где повелитель монголов всегда устраивал веселые пиры и горделиво восседал на золотом троне, захваченном в Китае. До недавних пор его принимали именно там.
– Ты сказал, купец, что урусы мужественные и храбрые люди, – хмуро выслушав подробный рассказ торговца, заметил Чингисхан. – Тогда почему же они бедные? Почему же они не оседлают своих коней и с мечами в руках не добудут себе богатства у своих соседей?
– Я уже говорил, повелитель народов, что они мирные люди. Они любят то, что делают и добывают сами. У них даже поговорка есть такая, – заторопился Ибн-аль-Рашид, видя, как нахмурились и без того уже узкие глаза Чингисхана, – что легко приходит, то легко уйдет.
– Глупцы, – проворчал грозный хан. – Они забыли добавить, что, когда все легко уйдет, можно также легко взять еще. Ну, пусть так. Но ты сказал, что у них много правителей, и нет одного, самого главного.
– Я сказал, что у них есть князья и каждый сидит в своем улусе. Но кроме этого есть и великий князь, который сидит в главном городе уруситов – Киеве, и если он созывает остальных на битву, то они, как послушные сыновья, охотно приходят на зов отца.
Чингисхан рассеянно протянул руку к пиале и, шумно отдуваясь, одним махом осушил пенистый кумыс.
– Всегда приходят? – буркнул он. – Всегда слушаются?
– Мне говорили, что всегда, но за последние годы у них не было большой войны и великих врагов, – осторожно заметил Ибн-аль-Рашид. – Поэтому я могу говорить сейчас только о том, что слышал. Видеть же это своими глазами мне не доводилось.
– И они никогда не враждуют между собой? – осведомился монгольский хан.
– Бывает у них и такое, – уклончиво ответил араб. – Но и тут я могу лишь вновь повторить те слова, которые уже произнес: все это я только слышал, но сам не видел.
– Значит, сыновья не очень-то послушны, – проницательно заметил «повелитель народов». – Плохие дети и плохой отец, который не хочет или не может накинуть узду непокорности на каждого из них, – сделал он глубокомысленный вывод и вновь задумался.
Ибн-аль-Рашид тоскливо вздохнул. Каждый раз после того, как он имел встречу с Чингисханом, араб, возвратившись с нее живым и невредимым, первым делом расстилал молитвенный коврик и возносил аллаху благодарность за великую милость. Величайший вновь позволил ему ускользнуть от этой огромной кошки с острыми когтями рыси и немигающим взглядом хищных глаз барса.
– Ты все мне поведал, купец? – неожиданно раздался в ушах торговца голос хана. – Ничего не утаил?
– Все, сотрясатель вселенной. Как на духу.
– А почему умолчал о том, как рязанский князь Константин разбил войско князя Ярослава?
– Я не умолчал, – растерянно развел руками Ибн-аль-Рашид. – Я ведь сказал, что между уруситскими князьями бывают ссоры и раздоры. Если говорить о каждой из них, то мой рассказ затянется на слишком долгое время, а у тебя есть дела и куда более важные, чем выслушивание таких пустяков.
– Это так, – величественно кивнул головой Чингисхан и заметил: – Ты принес мне много интересного и нового. За это ты можешь купить у моих воинов столько, сколько сможешь увезти на своих верблюдах. Ныне здесь есть все, так что тебе ни к чему отправляться за товаром дальше, к восходу солнца.
Это был намек. Чингисхан явно не желал, чтобы Ибн-аль-Рашид поехал в Китай, где у араба осталась молодая жена и младенец сын.
– Но я бы не хотел, чтобы ты надолго задерживался в этих развалинах, которые когда-то гордо именовались великой Бухарой, – неторопливо продолжал хан. – Почему бы тебе снова не отправиться к уруситам? Мои воины не знают настоящей цены захваченной добычи, так что ты сможешь продать все там с очень большой выгодой для себя.
– Как я могу ослушаться твоего повеления, хан, – склонился в низком поклоне перед «повелителем народов» торговец. – Я как можно быстрее отправлюсь в путь, даже если потерплю от этого ущерб, – но тут он вспомнил просьбу рязанского князя и после недолгих колебаний решился: – Дозволь одну только просьбу, великий каган.
Тот вздохнул. Все просят. Всем что-то нужно. Вот и этот туда же. Сделал на черный дирхем, а просить будет – уверен – на золотой динар. Однако делать нечего.
– Ну, – буркнул нетерпеливо.