Знак Пути
Шрифт:
Он выпустил еще четыре стрелы, доведя панику до изящного совершенства. Никто из поляков уже не мог сообразить куда бежать и зачем, они лишь метались в бестолковой горячке, представляя, как следующее булатное острие злобно вопьется прямо в горло и доспех не спасет, и не спасет расстояние, и не спасет даже самая отменная выучка. Все вдруг стали равны, какими и создали людей Боги, десятники в страхе не отличались от сотников, а те и другие от простых ратников – над всеми одинаково развернулись черные крылья смерти.
Ратибор отложил лук и поправил костяную бляху на левой руке, стерегущую от удара тетивой по важным для жизни жилам. Пальцы на правой немного
Время текло извечной неспешной рекой. Иногда Ратибор неохотно выпускал из рук обгрызанного рябчика и, отерев руки о тряпицу, посылал одинокую стрелу в такого же одинокого польского молодца, бросившегося в город за подмогой. Такие находились не часто, поэтому от еды очень скоро осталась лишь четверть. А когда отполовинилась и бутыль с квасом, к воротам подошел полусотенный польский отряд, спешащий на заставы за подмогой.
Сотник и десятники отряда не сразу поняли что к чему, глядя на мечущихся в ужасе сотоварищей и на трупы, разбросанные у ворот. Первой их мыслью было то, что бунтовщики взобрались на стену или прорвались к воротам, но приглядевшись узрели только своих. И эти свои остервенело махали руками, пытаясь знаками объяснить грозившую отряду опасность. Сотник не стал разбираться, зычный голосище заученно приказал стать в круг, закрыться щитами и ощетиниться копьями.
Он умер первым – стрела вошла в шлемовую щель и коротко вылезла на затылке, заткнув смертный крик распустившимся оперением. Следующим бессильно опустился на мостовую один из десятников и только после этого поляки поняли что к чему. Самый сообразительный из десятников разделил отряд надвое, приказав одной половине бежать на заставы, а другую рассредоточил, чтоб не стоять кучей, и вместе с ней рванулся прочесывать терема вокруг площади. Ратибор усмехнулся – наконец-то они сообразили, что стрелок может спрятаться только там. Но время пока есть, им ведь придется обшаривать терема сверху донизу, не пропуская ни единого окна, а низкие домики наверняка станут проверять последними. Стрелять-то удобней с высоких!
Стрелок отложил еду и вплотную занялся той частью отряда, которая рванулась за ворота. Именно она теперь представляла наибольшую опасность… Не для него, он бы успел отстреляться от оставшихся, не давая им обшаривать дома. Нет, не для него, а для Киева…
Двадцать две стрелы ушли за ворота по выверенному прицелу, двадцать два тела в бесполезных доспехах распростерлись в пыли и ни один поляк так и не вышел из города. Больше пока никто и не пытался, прекрасно понимая, что пока жив неведомый стрелок, идти к воротам – все равно что с городской стены прыгать. Все кто мог, бросились обшаривать терема и очень скоро стрелка нашли.
Ратибор видел, как из терема выволокли какого-то мужика с жестоко разбитым лицом, один из поляков тянул его за вывернутую руку, а другой тащил на плече найденный в светлице натянутый лук. Не смотря на страшные побои неизвестный русич до конца играл свою роль – плакал, размазывая кровавые сопли, падал на колени и каялся за содеянное. Его снова били, он снова каялся.
Ратибор ожесточенно отер рукавом лицо, представляя, каково вот так идти на верную смерть зная, что умрешь унизительно
Ратибор затаился, кусая губы в бессильной ярости. Больше всего на свете он хотел бы сейчас перебить поляков одного за другим, но знал, что не для этого незнакомец пошел за него на смерть. Не для этого…
Русича мучили не долго но страшно, в конце концов буквально по кусочкам порубили ему руки и ноги, да так и оставили лежать одним туловищем, еще живого, истекающего кровью. Насладившись местью, обрадованные поляки кое как построились и с веселыми шуточками направились за город через распахнутые ворота. Многие так упарились казнью, что поснимали шлемы, а некоторые даже прикладывались к припасенным баклажкам с быстро теплеющим на солнце вином.
Ратибор выждал еще немного, зная, что и на вдвое большем расстоянии легко положит весь отряд, потом зло отхлебнул кваску и тяжелая стрела с готовностью прижалась к теплому дереву лука. Он уж было прицелился в дальнего поляка, когда искалеченный русич громко и жалобно застонал, словно спрашивая – где же ты есть, неизвестный стрелок?
Непрошеные слезы защипали глаза, Ратибор резко наклонил лук и стараясь не глядеть в цель разжал пальцы. Стрела попала русичу точно в лоб, древко застонало мелкой деревянной дрожью, а полный страдания взгляд замер, наполнился спокойствием и благодарностью. Широкое оперение затрепетало на ветру как цветок дикой розы, один из поляков заметил его и страшно закричав кинулся оземь, остальные, еще ничего не понимая, но уже готовые ко всему, рассыпались цепью и прикрылись щитами.
Ратибор даже зарычал совсем по-волчьи – буйное пламя ярости обожгло тело изнутри, разбудив еще прикрытую ленью силу. Он как во сне снял тетиву, укоротил ее, навязав другую петлю и снова натянул лук, но уже так, что дерево жалобно застонало с натуги.
– Хрен вам помогут ваши щиты… – шепнул он в темноте и снова пристроился у одной из дыр в крыше.
Тетива так ударила в прикрывшую запястье костяную бляху, что даже сквозь нее кожу ожгло лютым огнем боли. Зато стрела метнулась в цель с жуткой силищей, а булатный щит только брызнул искрами, пропустив каленый наконечник сквозь себя. Поляк вскрикнул, уронил оружие и забился в густой дорожной пыли, прося у товарищей скорой смерти. Но тут же со звоном рухнул на землю рядом стоящий, а третий дернулся и со страшными криками побежал не разбирая дороги, наводя среди соратников холодную безвольную панику.
Смерть нависла над четвертьсотенным польским отрядом. Смерть неумолимая, страшная, косящая ратников одного за другим. Быстро и зло… От нее не было никакого спасения, поляки с выпученными глазами ползали в пыли, прикрыв спины щитами, драли ногтями утоптанную землю словно пытались зарыться в нее во весть рост. И все равно умирали, когда невидимая смерть возникала пред ними словно из воздуха, а надежный доспех пропускал ее сквозь себя, будто был сделан из бересты.
Костяная бляха лопнула на пятнадцатом выстреле, тетива вгрызлась в Ратиборово запястье словно голодная крыса, ловко содрала кожу и вдоволь напилась крови из разорванных жил. Стрелок вскрикнул как от удара ножом, но стиснув зубы не разжал кулак, рука потянулась за новой стрелой и та бросилась в цель звонким щелчком тетивы.