Знак Пути
Шрифт:
Кровь выливалась в чердачную солому горячей бурливой струей и на двадцатом выстреле Ратибор выбил себе новую дырку в крыше, потому что уже мог стоять только на коленях.
– Перевяжи руку тряпицей! – неожиданно возник голос меча через нарастающий гул в ушах. – Затяни потуже, это кровь остановит.
Ратибор отложил оружие и немеющими пальцами начал рвать рукава кафтана. Добротная материя не поддавалась, поэтому стрелок последним усилием выдрал ворот рубахи и попробовал хоть как-то затянуть рану. Но пятеро оставшихся в живых поляков, заметив перерыв в стрельбе, тут же осмелели и бросились к теремам. Они может
Пламя нехотя вгрызалось в толстенные бревна срубов, но добираясь до кровли весело кидалось на гонту крыш, с наслаждением зарывалось в толстый слой чердачной соломы. Все настолько пересохло за полную седьмицу жары, что дыма не было вовсе, только тусклые в свете дня искры летели в небеса вихрящимся роем. Ратибор зубами затянул на запястье лоскут от рубахи и снова подхватил лук.
– Сами Боги послали эту жару… – побледневшими губами вымолвил он. – За городом никто не увидит пожара.
То, что горела изба на которой он притаился, его волновало не очень – противников всего пятеро, значит нужно совсем чуть-чуть времени, чтоб закончить начатое. А помирать придется все равно, кровушки-то вытекло не мало…
Задыхаясь от дыма Ратибор выпустил еще семь стрел, дважды промахнувшись по метавшимся в дыму фигурам. Все… Он не отбросил лук, а привычно закинул в заплечный налуч, предварительно сняв тетиву и аккуратно смотав небольшим клубочком. В вирые пригодится, там без оружия со скуки помереть можно. Стрелок даже нашел в себе силы усмехнуться – можно ли помереть на том свете? Со скуки наверное можно…
Кровь вялыми толчками сочилась через тряпицу, Ратибор закашлялся и сделал пару шагов к чердачному оконцу. Ноги совсем не держали, солома вокруг уже начинала шевелиться и ежиться от жара, а светлый квадратик окна дрожал и расплывался в струях расплавленного воздуха. Он ухватился за край оконца и попробовал подтянуться, но трехрядная кольчуга под кафтаном впервые сослужила дурную службу, тяжким бременем не выпуская на вольный воздух.
– Да и хрен с ним… – устало присел на корточки Ратибор. – Буду я тут еще надрываться…
Он скинул в подернутую дымом солому заплечный мешок и морщась от жара вытянул из него парящую краюху хлеба.
– Вот, Ящер… – стрелок моргнул опаленными ресницами. – Рябчиков совсем не осталось… А то были бы хороши подогретыми.
Оплетенная глиняная бутыль с квасом лопнула и зло зашипела фонтаном пара, Ратибор кашлянул и растрескавшимися губами ухватил кусок хлеба. На белой мякоти остались пятна быстро засыхающей крови.
И тут злобный язык пламени вырвался из дальнего угла чердака, пол под ногами дрогнул, покосился и стрелок с замершим сердцем рухнул в бушующее внизу пламя. Грохот раскатившихся бревен заглушил все вокруг и даже если бы Ратибор вскрикнул, никто никогда не услышал бы этой маленькой слабости. Герои всегда умирают героями…
В душе Тризор не был воином, но жизнь на западной окраине, а уж тем более в посаде старосты, выработала необыкновенную выдержку и умение не терять голову в самых сложных ситуациях. Поэтому непрекращающийся звон
Пока Владимирова сотня неистово рубилась с подоспевшими пешими дозорами, Тризор успел собрать на отвоеванной улице основных атаманов и втолковать в их туповатые головы необходимость участия в бунте.
– Дурни вы! – раздраженно брызгал слюной староста. – Вам бы только золотом скрыни набивать. Дурачье! Неужто непонятно, что если я стану воеводой, то всех вас возьму в дружину? Будете заниматься тем же, чем сейчас, только никакой виры платить не надо, а наоборот – слава кругом, да почет. Разве худо?
Атаманы переглядывались, морщили лбы и всячески тянули время, заставляя Тризора вскипать от бессильного гнева. Старый бородатый тать, с грязной повязкой на выбитом в пьяной драке глазу, шумно почесал макушку и молвил, сощурившись от яркого солнца:
– И все же, Тризорушко, надо бы заплатить. На мечи ведь своих людей посылаем. Как-то даже неприлично без платы. Деньги-то у тебя есть…
– Да что вы ноете как бабы… – совсем рассердился староста. – Будет вам золото! Две скрыни хватит?
– Отчего ж не хватить… – согласно закивали пятеро остальных. – Хватит, хватит. А чего нужно делать?
Тризор облегченно вздохнул и не стесняясь вытер грязный пот с запыленного лба.
– Фуххх… С вами упаришься. Слушайте сюда. Когда пешие ратники выскочат из казарм, не дайте им стать строем. Режьте всех подряд, я же знаю, оно вашим молодцам только в радость!
– Так они, небось, в доспехах… – с сомнением буркнул одноглазый. – Проще какого-нить торгаша на нож насадить.
– С торгаша ты, НЕБОСЬ, две скрыни золота не вытянешь. – зло сверкнул глазами Тризор. – Больше виры заплатишь.
– И то верно… Ладно, тогда мы вдарим, ты не сумневайси. Две скрыни, да?
– Лишь бы вы ими не подавились… – глядя на холм с казармами, вымолвил староста.
На склоне шла страшная сеча, от Владимировой сотни осталась едва половина, а сам князь, не сильно о себе заботясь, махал мечом в первых рядах, спотыкаясь о раненых и убитых. Легкую кольчужку он одел прямо поверх хламиды, а левый кулак так и был перемотан тряпицей, отчего нехорошо походил на обрубленную в драке культю.
12.
Выскочивших из подворотен татей поляки перебили играючи и с новой силой шарахнули в остатки дружины Владимира. Тут уж все было ясно – чтоб предсказать исход боя, не надо было уметь зрить по звездам и читать грядущее по дыму костров.
Пешие ратники, выбравшись из казарм, под прикрытием остатка дозорных выровняли строй и теперь несокрушимой булатной стеной перли на русичей, тесня их по склону на отвоеванную улицу. Пять сотен копий искрились на солнце губительными льдинками наконечников, с наслаждением пили горячую кровь, отбрасывали в сторону побледневшие, ненужные тела.