Знание-сила, 1997 № 04 (838)
Шрифт:
Но куновский образ науки и ее истории порывает с этим идеалом. Научный процесс, говорит Кун, не имеет ничего общего с попперовским идеалом Большой Науки. «Научное сообщество» участвует в конкурентной борьбе с другими сообществами за право выступать от имени научной рацион&зыюсти, испытывая при этом давление всей социально-культурной жизни общества, в котором научные коллективы составляют небольшую часть. Отсюда социальнокультурная (в том числе социально-психологическая и социологическая) обусловленность критериев рациональности, которые, по Куну, суть реальные продукты реальных же мыслительных процессов, подверженных историческим изменениям.
Два
«За спиной» попперовского и куновского образов науки и научной рациональности стоят разные мировоззренческие установки.
Идеал науки Поппера тесно связан с его представлением об идеале общественном. Проповедуемое им «открытое общество» — это такое общество, в основу которого положена универсальная Рациональность, освобождающая людей от власти догм, предрассудков и прочих форм невежества ради власти творческого и смелого ума. Он целиком захвачен идейным наследием эпохи Просвещения: тезисы о гипотетичности любого знания и роли рациональной критики должны были лишь придать этим идеям современное звучание.
Образ науки, предлагаемый Куном,— сознательный отход от классического рационализма, попытка уместить рациональность в ряду людских пристрастий и культурных эпох
Человеческая разумность, по Попперу,— лишь более или менее «правдоподобное» отображение «истинной рациональности», обладающей самостоятельным и самоценным бытием. Успешность человеческих действий, в том числе познавательных, находится в прямой зависимости от степени «правдоподобности» этого отображения.
Человеческая разумность, по Куну,— это то, что принадлежит человек) и изменяется вместе с ним.
Поппер привержен идее «открытого общества». Для него общество свободно и открыто, потому и в той мере, в какой оно разумно.
Кун возражает, что современный западный человек просто вынужден постоянно доказывать так называемую рациональность — и не ссылками на «истинный Разум», а успехами в деятельности. Достигая успеха, он вправе называть свою деятельность разумной и отстаивать этот взгляд перед лицом иных представлений как о разумности, так и о успешности действий. «Научное сообщество» само определяет свою разумность, и это удается ему в той мере, в какой оно сумело отстоять свою свободу.
Так кто же прав?
С ослаблением влияния научных лидеров, с угасанием страстей вокруг их мнений и предпочтений увядают академические дискуссии и в конце концов содержание еще недавно злободневных споров становится интересным разве лишь для историков. Нечто подобное произошло и с дискуссиями вокруг идей Куна, его сторонников и оппонентов. В середине девяностых вопрос о том, что движет науку — стремление ученых к истине или инерция профессиональной деятельности,— в глазах многих стал выглядеть наивным и схоластическим. Методологические рассуждения об истине, постигаемой наукой, еще занимают философов, но уже вряд ли привлекут к себе внимание столь большого круга, какой образовался четверть века назад из читателей Куна и Поппера. Сама жизнь, кажется, разрешает подобные проблемы жестко и быстро.
Еще после окончания второй мировой войны, осмысливая ее ужасы, М. Хоркхаймер и Т. Адорно в книге «Диалектика просвещения» обвинили Разум в порождении «тотального отчуждения». Абстрактные принципы рациональности, писали они, возносятся над человеческой жизнью, превращаются из инструмента, служащего человеку, в господствующую над ним силу. Безудержная страсть к подчинению природы, мышления и человеческих отношений (импульс которой европейская культура унаследовала от эпохи Просвещения) при помощи этих принципов порождает нечто противоположное: рабскую зависимость человека от созданных им же самим технических и политических систем. Не сон разума порождает чудовищ, а напротив, его гинерактивность. Диалектика Разума «объективно превращается в безумие», о чем и свидетельствуют лагеря смерти, мировые войны, людоедские политические режимы и т. д. Высшее достояние человечества оказывается бесчеловечным, цивилизация, взявшая его на вооружение,— неудачной
Авторы «Диалектики просвещения» обвиняли Разум в утрате критической рефлексии. Спустя почти полвека П. Фсйерабенд стал утверждать, что критическая рефлексия по рецептам «критического рационализма» несовместима с «известной нам наукой». «Куда ни посмотришь,— писал он,— какой пример ни возьмешь, видишь только одно: принципы критического рационализма дают неадекватное-понимание прошлого развития науки и создают препятствия для развития в будущем. Они дают неадекватное понимание науки потому, что она является гораздо более «расплывчатой» и «иррациональной», чем ее методологические изображения. Они служат препятствием для ее развития, поскольку попытка сделать науку более «рациональной» и более точной уничтожает ее... Даже в науке разум не может и не должен быть всевластным, он должен подчас оттесняться или устраняться в пользу других побуждений».
Все это означало, что критика и самокритика Разума не может ни ограничиваться, ни сдерживаться некими абсолютными принципами, формулирование которых находилось бы в его же собственной компетенции- Критикой Разума должна заняться Культура, признающая высшей ценностью свободное творчество индивида, даже если это творчество нарушает какие-то каноны и установления. Всем традициям должны быть предоставлены равные права, и наука не должна мешать им жить, ограничивая их право участия в дискуссии, устанавливающей структуру «свободного общества».
Разрушать подобные проекты слишком легко — достаточно сопоставить их с известными реалиями, когда избавленные от диктата разума «свободные и счастливые» индивиды строят «царство луженой глотки и пудового кулака» (проф. А. Никифоров). Но мы уже знаем: нельзя критиковать идеал, ссылаясь на известную нам реальность. Культурные идеалы Куна и Фейерабецда, если их сопоставлять не с «реальностью», а с идеалами классического рационализма (к которому надо отнести К. Поппера), обнаруживают одну из важных тенденций современного мышления — разочарование в безусловных ориентирах культурной истории и склонность к мозаическому, калейдоскопическому и плюралистическому видению мира и места человека в нем.
Спор идеалов протекает отнюдь не в идеальном мире. Он захватывает реальные судьбы и вызывает реальные действия. На стыках времен человеческие души подвергаются сверхнапряжениям. Трещины мироздания проходят через человеческие сердца (Герцен). Поэтому вполне естественно желание опереться на тот идеал, который ближе нашему духу.
И все же, я полагаю, у человечества нет реальной возможности слишком долго предаваться соблазну сваливать все свои грехи на Разум; такая игра может оказаться слишком опасной в условиях острого дефицита исторического времени. Это вовсе не означает, что нужно цепляться за устаревшие предрассудки и видеть в Разуме одни только логические законы. Во многом правы те, кто подчеркивают роль свободного творчества и коллективной воли в истории мышления.