Знание-сила, 1998 № 02 (848)
Шрифт:
Представьте, весна двадцатого года, ночной состав, теплушка. Едут на Кубань, спасаясь от голода. Среди пассажиров бестужевка.
«Рядом со мной оказался какой- то человек, с которым мы разговорились. Лица его я не видела, огня ни у кого не было. Я только слышала голос. И чем больше мы разговаривали, тем больше я ощущала, что это какой-то свой человек, из нашего слоя общества, наших общих каких-то понятий, нашей культуры, что это существо близкое, и чем больше я разговаривала, тем больше убеждалась, что читали мы одинаковые книги, знаем примерно ту же музыку, что в общем наш культурный уровень одинаков, а это в те времена было очень редко. Одним словом, мы с этим человеком. проговорили вею ночь в темноте абсолютной. Настало утро и рассвело. Картина, которая предстала передо мною, была неутешительна. Это был молодой человек очень худой, очень бледный, в военной форме, истощенный такой, у него даже не было передних зубов. В общем, какой-то захудалый молодой человек... Но тем не менее эта проведенная беседа в ночь осталась за нами».
Они высадились в станице Великокняжеской.
«Здесь мы прожили до августа 1920 года, когда с тем молодым человеком пошли в местный ЗАГС. Регистрировал какой-то мальчишка, которому еще рано было мобилизоваться. Когда он написал наше свидетельство о браке, то плюнул на печатку и этой наплеванной печаткой прихлопнул наши свидетельства. Вот так я вышла замуж и прожила в замужестве 72 года».
Он — инспектор военно-полевой строительной части, из дворянской семьи, восемнадцати лет пошел добровольцем на первую мировую, после оказался в Красной Армии и в том военном учреждении, которое погрузилось в теплушку. Она — уже сказано, добавление — из сословия литовской безземельной шляхты.
Другая деталь. Героиня та же. Только время отодвигается вглубь. Сейчас вы его почувствуете.
Интервьюер: «Прошу вас продолжить рассказ со слов: «Я же лютеранка».
«Так. Родители мои не были религиозными, но рассуждали так: пускай воспитывается в религии, а там сама рассудит что и как поступать. И посылали меня на детские богослужения в лютеранскую Церковь. Но лютеранское богослужение лишено той эмоциональной окраски, которая присуща православию, там все очень правильно, разумно, продуманно...»
У этой женщины чудесная изысканная простота — как стиль жизни, как манера ума.
«Падали лучи света на снег. Я замерзла и решила зайти в церковь. Молящихся было немного. Священник вел службу в тихих задушевных тонах. Так же неломко ему вторил хор. Тепло и богослужение подействовали на меня, я как-то задумалась, отключилась. Внезапно я почувствовала, что в церкви что-то произошло, какое-то движение, шаги. Оглянулась и увидела, что рядом со мной никого. Пока я оглядывалась, стараясь кого-нибудь отыскать глазами, я почувствовала, что слева кто-то подошел и встал рядом, очень близко, почти коснувшись меня плечом. Я скосила глаза налево, увидела военную шинель офицерского сукна. Подняла глаза выше и обомлела. Рядом стоял царь Николай II, ошибиться было невозможно. Было военное время и царских портретов повсюду было множество. Не поворачивая головы, я покосилась еще левее, к левому приделу. Там дама в черном ставила свечку к иконе. Императрица. Перевела глаза к алтарю — четыре одинаково одетые фигурки в серых пальто и в серых меховых шапочках — великие княжны. А у правой стены церкви я увидела сгрудившихся прихожан. Я стояла тихо и неподвижно, боясь потревожить своего соседа, и он тоже стоял неподвижно. Сколько времени это продолжалось, 10 минут или больше, не знаю. Но потом они сразу все собрались и уехали. И вот это была моя встреча с царской семьей накануне их трагической гибели. С этих пор я и полюбила православное богослужение».
Осталось вызволить из небытия ее имя: Налетова Ирина Викентьевна, урожденная Шмидекампф.
Теперь мой рассказ о встрече с тенями. Я их не звала, они сами явились. Первый был Кун. Ну кто не знает профессора Куна! Если же кто-то не знает, то его труд... Господи Боже мой, его «Легенды и мифы древней Греции»... у кого только их не видала! В какие списки обязательной литературы они не входили! Автор же как бы растворился в своих героях и не имел значения. Латинское: «Прожить незаметно» (как высшая доблесть), цветаевское: «Пройти, чтоб не оставить следа, / Пройти, чтоб не оставить тени...» — синонимы утверждения: «Великое сродни анонимному». Каково обрести имя автора с неожиданной стороны: в единстве будней, быта, родства.
«Мать бабушки — Евгения Тимофеевна Кун, урожденная Роупер, родилась в аристократической семье выходцев из Англии и Шотландии... В семье было двенадцать детей и бабушка была младшим ребенком, дочерью уже очень немолодых родителей. Воспитание она получила чисто английское, была англиканского вероисповедания, училась в закрытом Московском пансионе для иностранцев, затем училась в консерватории по классу фортепиано. Вела семейную и деловую переписку на трех европейских языках. Позже, в советское время, давала языковые консультации.
Семейная жизнь бабушки сложилась счастливо. Муж ее — Николай Альбертович Кун (1877—1940) — профеееор-античник»... (А- Ю. Каменская).
Здесь позволю себе многоточие, поскольку одолевает сомнение. Из четверых своих детей трех профессор похоронил, последний пережил его на два года. Судьба Н. А. Куна напоминает судьбу историка Иловайского, сводного дедушки Марины Цветаевой, облаченного ею в миф, в образ Харона с ладьей, Летой и переправой в подземное царство смерти своих детей. Меня же миф повел к Офелии 1922 года — Ниночке Кун, она утонула в шестнадцать лет. «Мать не перекрестила ее на дорогу, когда дети пошли купаться, а это в доме было не принято. Бабушка никогда не простила себе этого греха». Рок двух других детей уходит из мифа в Историю: один сын погиб при строительстве Парка культуры имени Горького (1932 г.), другой — на войне (1942 г.). Лишь судьба первой дочери не выходит за рамки мифа в его классическом варианте, где бог смерти Танат прилетает к ложу умирающего: сгорела от скоротечной чахотки (1930 г.).
Если вы заглянете в Куна, в главу об Аиде, то найдете очень свою, очень личную фразу: «Ужасно царство Аида, и ненавистно оно людям».
Теперь о питательной среде мифа. Время то же, только герои другие: вождь, или тиран, если хотите, и бойкая пионерка Бурят-Монголии По фамилии Маркизова, по имени Энгельсина, что несколько сбивает с толку. И как-то остерегает.
Ее отец, партийный работник, был призван к Сталину, и юная непосредственность увязывается за ним в Москву. Очень бурятская делегация очень по-бурятски отчитывается в успехах, а Геля по-бурятски ни слова не понимает. Можно предположить, что и Сталин был в нем не силен. Кому больше надоело слушать, трудно сказать, только Геля посреди речи ни в чем неповинной колхозницы вдруг вскочила и понеслась к дорогому вождю. И вот любвеобильная девочка во всех газетах. То ли она целует вождя, то ли он ее — не столь важно. Эта бурят-монгольская Саманта Смит делается самым популярным ребенком страны. «Это я, я!» — кричит она, размахивая газетой. Она получает подарки, с нее начинается всем известное «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство» - Растроганный скульптор, кстати, выпускник Парижской Академии художеств, кстати Лавров, торопится воплотить миф в мраморе.
Все это пишется ради одной интересной детали. Известно, судьба любит обыгрывать свои жесты. Она их исчерпывает.
С тех пор прошло много лет. Отца Гели расстреляли, мать погибла при странных обстоятельствах, скульптор угодил в лагеря, а Геля стала Энгельсиной Батьковной, востоковедом. Однажды ей выпал случай попасть в запасник художественного музея. Там оказалось ее «счастливое детство», ко входу спиной. Всеохватные руки вождя по-прежнему обнимали ее, а между пальцами виднелась ржавчина. Дальше можно не продолжать, потому что ржавчина похожа на кровь.
Эти знаки Судьбы были повсюду, в каждой исповеди. На уровне закономерности или Возмездия, что ошеломляло своей непридуманностью, тем что — взаправду.
«И я попадаю на прием к заместителю генерального прокурора Рогинскому».. . («Я» — с интересной фамилией Де-Марей, четвертьфранцуженка из Одессы). «По-моему, был Вышинский генеральным тогда. У него лежало мое заявление.
— Что вы распускаете сплетни?
— Какие сплетни?
— Что вашего мужа пытали, били. В Советском Союзе пыток нет.