Знание - сила, 2004 № 05 (923)
Шрифт:
Говорят, временами проводники вынуждены бегать по вагонам с кислородными масками для пассажиров.
Самый ужасный исторический парк создали в Литве. Stalinworld, расположившийся в деревне Грута, переносит людей, как и обещает название, во времена правления Сталина. В парке, огороженном вышками с пулеметами, находятся бараки и скульптуры сталинских времен, а также кафе, где можно «отобедать» жидкой кашей и супом из рыбьих голов. Посетителей будут сопровождать гиды в форме НКВД, а вокруг парка построят железную дорогу — в память о высылке 30 тысяч литовцев в Сибирь. Идея создания парка, который уже обозвали смесью «Диснейленда» и ГУЛАГа, принадлежит бывшему спортсмену Вилиумасу Малинаускасу. Попасть в сталинские времена можно всего за 1,25 доллара.
Самое
Самую крупную премию Европы по экологии получили два германских ученых — Клаус Тепфер и Петр Лют. В Магдебурге федеральный президент Йоханнес Рау вручил директору программы ООН по окружающей среде Клаусу Тепферу, а также директору фирмы Prophyta Петеру Люту Германскую премию по экологии в размере 500 тысяч евро. Присудив ее 65- летнему Тепферу, Германский фонд окружающей среды воздал должное человеку, посвятившему экологии всю свою жизнь. Помимо вклада в дело устойчивого развития во всем мире, фонд отметил усилия Тепфера по созданию в Германии условий для экологического производства. Лауреат уже объявил, что направит деньги на поддержку экологических проектов в странах третьего мира.
Восточногерманский предприниматель Лют получил премию за разработку биологического средства по борьбе с грибками-паразитами. Оно служит альтернативой химическим средствам и, по мнению жюри, задает технологический стандарт для всего мира. 47-летний агроинженер намерен потратить всю сумму на дальнейшие исследования по биологической защите растений.
Самый соленый отель открылся в Боливии. White Beach Hotel строили в течение года из каменной соли, оставшейся на месте пересохшего озера. Отель рассчитан на 30 постояльцев, стоимость одной ночевки — 100 долларов. Отель находится на территории национального заповедника, и главным развлечением для его постояльцев, по замыслу владельца, станут красоты окружающей природы.
Самый современный бинокль запустил в серийное производство Загорский оптико-механический завод. Это первый в мире бинокль, предназначенный как для дневного, так и для ночного наблюдения. В него встроена инфракрасная лампа, позволяющая вести наблюдение в полной темноте на расстоянии до ста метров. Ночью бинокль обеспечивает двукратное увеличение, днем — семикратное.
Самый неугомонный жених — 70-летний египтянин Мустафа Эйд Самида. Всего он пережил 203 свадьбы и ровно столько же разводов. Первый раз Мустафа Эйд Самида женился в 15 лет, самый долгий его брак длился 10 лет, самый короткий — меньше суток. Сам Мустафа объясняет такое непостоянство поиском идеальной женщины.
Самую маленькую книгу в мире — «Хамелеон» Антона Чехова — изготовил микроминиатюрист из Омска Анатолий Коненко. Ему удалось сделать книгу размером менее одного миллиметра, и она стала одним из экспонатов российского павильона на Международной книжной ярмарке во Франкфурте-на-Майне, а Анатолий Коненко вошел в Книгу рекордов Гиннесса.
Накануне 2004 года Анатолий изготовил за полторы недели новогоднюю чудо-елку, высота ее составляла пять миллиметров, и сделана она была из микроскопических малахитовых камешков и украшена стеклянными шариками, золотыми и серебряными игрушками. Самое маленькое украшение на елке в четыре раза тоньше человеческого волоса: его диаметр 0,2 миллиметра. Сколько же игрушек на елке? Ответить с ходу не может и сам мастер — без микроскопа не сосчитаешь. «Я не ставил перед собой цель изготовить самую маленькую ель на планете, — говорит мастер, — иначе бы сделал ее не выше 1,5 миллиметра».
Сергей Чесноков
Московский концептуализм
Пригов и Рубинштейн
С придуманными персонажами легко — они эфемерны.
Что хочешь с ними, то и делай.
Сам придумал, значит твои. С живыми сложнее — они независимы и свободных трудно даже двух объединить.
Поэтому живые, кого видишь непосредственно, никогда не бывают народом. А персонажей, хоть сто пятьдесят миллионов, помыслить как народ — раз плюнуть.
Без этого так жили бы все, кто любит «8 черепе сотней губерний ворочать», оперировать эпохами, странами, народами, страдать от упадка окружающей духовности? Трудно было бы.
Живые мешают крупно мыслить и красиво страдать.
Сергей Чесноков. Концерт в ДК Курчатовского института, 1986. Фото Василия Кравчука
Если считать социально заданную реальность соглашением многих (а другой реальности этого рода нет), то мы оказываемся в мире концепций, находящихся в конкретных живых головах. Россия, Америка, коммунизм, рынок, демократия, интеллигенция — концепции. Как и Пушкин, Ленин, Мандельштам, Сталин, Данте, Рейган, Эйнштейн. В переходе от личностных представлений к состоянию как бы автономной от сознания реальности (не в отдельном персонаже, а в социальной среде) их всегда сопровождает власть: власть харизмы, духа, истины, СМИ, личности, государственная власть, власть культуры, науки. Колоссальное поле действия драмы, комедии, трагедии. В 70-е годы в Москве группа художников объявила концепции материалом артистического действия. Таким же, как холст, краска, металл, глина, алебастр, дерево, ткань, слово, графический знак. Появился московский концептуализм. Пригов и Рубинштейн среди его отцов-основателей.
Концепциями оперируют все: философы, гардеробщики, академики, сторожа, президенты, фермеры, писатели, инженеры, журналисты. Так живет язык. Один сказал «А», другой тут же скажет «Б». Третий, четвертый присоединятся — вот и телевизионное шоу. С другой стороны, о чем разговор? Что, собственно, происходит?
Пастернак прав, «жизнь, как тишина осенняя, подробна». Реальные люди равноположены в краткости бытия, частичности обживаемого мира. Но каждый обладает свободной волей. Каждый видит мир, как может и как хочет. Подчиняется своей, а не чужой совести. И каждый живой. А тут «два примера, три прихлопа» — и, словно чертики из бутылки, выскакивают всеобщие «культура», «красота», «поэзия», «духовность», «искусство», «вера». И непременно настоящие, высокие, истинные, подлинные. И начинается дискуссия. Есть в том нечто фантасмагорическое. Драма имен, идей, людей. Герои — концепции. Художник тут явно не лишний.
Дмитрий Пригов
Текстовые пейзажи
Москва семидесятых-восьмидесятых напоминала кратер полупогухшего вулкана, которому когда-то снесло голову. Всюду пробивалась подземная активность. Крошечные свистящие жерла на фоне инфернального пейзажа. Миниатюрные оазисы, укрытые от глаз атмосферой гари и тления.
Сейчас все скрыто. Мгновенно постаревшие тексты, словно моллюски в ракушечнике, обратились в архивы, макулатурные залежи библиотечных хранилищ.
А тогда грандиозные текстовые ландшафты, пейзажи знаков, лишенных номинального содержания, были общедоступной реальностью. Взмывали фантастические всполохи: «Брежнев», «Рейган», «Картер», «Пятилетка, год завершающий», «Гласность», «Перестройка». Разбухали до невероятных размеров. Рассыпались, как фейерверк, мириадами осколков. Родина Дмитрия Пригова и Левы Рубинштейна. Моя тоже.
Дмитрий Александрович Пригов поселился на остове языка, когда тот был оголен. Ни у кого не спрашивал разрешения.