Знание - сила, 2004 № 05 (923)
Шрифт:
Сергей Смирнов
Новое время - новые песни
В лето Господне 887-е доблестные парижане спасли себя и Францию. Полтора года небольшой город выдерживал осаду от свирепых норманнов — и устоял, не пропустив вражьи драккары вверх по Сене. Увы: никто во Франции не верил в возможность такого чуда, и потому никто не помог парижанам извне! Отчаянное мужество граждан подо|ревалось страшной памятью сорокалетней давности: тогда норманны
В конце концов, защиту Парижа возглавил молодой граф Одо — сын Роберта Сильного, который впервые начал побеждать норманнов и был прозван «Маккавеем франков». Подобно Иуде Маккавею, Роберт пал в победном бою от меча коварного конунга Хастингса; теперь этот конунг осаждал Париж — и сын отомстил за отца, отстояв родной город.
Кому, как не Одо, быть теперь королем Франции ? Ведь он—тоже правнук Карла Великого (по матери); притом Одо доказал свое право на трон подвигами...
Так рассуждали многие французы в 887 году. Они возвели на престол Одо Парижского, которому довелось стать родоначальником новой королевской династии Капетингов. Но случилось это сто лет спустя — после многих тяжких испытаний, выпавших на долю новорожденного этноса французов в пору последних королей Каролингов и первых нормандских герцогов (вчерашних конунгов). Самый удачливый из них — Роллон, или Хрольв Пешеход, ровесник Одо — участвовал в осаде Парижа и сделал свои выводы из неудачи.
Французы, наконец, научились сражаться за свою жизнь и имущество; время повсеместного безнаказанного грабежа прошло. Значит, пора выкраивать себе удел на побережье: там конунг, его ярды и викинги будут «доить» своих крестьян так же уверенно, как это делают предводители франков — герцоги, бароны и дружинники.
А пока нужно учиться править по- королевски, не допуская самоволия соратников и союзников. Ведь осада Парижа не удалась только потому, что в войске норманнов не было единоначалия. Все уважали старого Хастингса; но вернувшись в свой шатер, каждый ярл исполнял лишь те приказы конунга, которые ему выгодны или льстят его самолюбию. Для уверенных побед нужен иной стиль руководства: чтобы каждая заслуга была награждена, а каждая вина наказана. Этого трудно добиться; но ради такой власти стоит бороться всю жизнь — подобно Карлу Великому. Сумеют ли потомки Хрольва Пешехода сравниться с самым удачливым из франков? Пусть попробуют! Их родоначальник оставит им хорошее наследство...
Пока будущий герцог Нормандии мечтает о единовластии в чужой стране, те же мечты посещают на родине его сверстника — Харальда Косматого, сына Хальвдана Черного. Если этот юноша выживет, то получит опасное наследство: ведь его отец недавно избран конунгом Страны Фьордов. Избран голосами оседлой части ее населения — тех бондов, которые не рвутся в открытое море, а хозяйствуют дома, охотно отпуская в набег своих домочадцев. Если ты родился с шилом в пятке — ступай на корабль, да не возвращайся без добычи! Если найдешь лучшую долю за морем — оставайся там, подобно Ингольфу Арнарсону. Тот открыл Страну Льда (Исландию) и поселился в этой неуютной земле, где даже деревья не растут. Но топить печь можно и торфом; рыбы в окрестных водах хватает, а главное — ни одного сильного соседа поблизости! Нам бы так жить в родной Стране Фьордов...
Но свободные ярлы хотят воли только для себя — такой воли, к которой они привыкли в набегах на южные земли. Мирное сосуществование ярлов и бондов не получается: кто-то должен уйти навсегда. Для этого бонды избрали конунгом Хальвдана: пусть хоть со свету сживет свободных ярлов, но укротит их спесь и обеспечит нашу собственность! К концу IX века эта задача будет решена усилиями отца и сына.
Очень многие ярлы и викинги, изгнанные Харальдом из Страны Фьордов, найдут свою судьбу во Франции — или в наемном войске Альфреда Великого в Англии, или в лесных глубинах Руси. А те, кому Судьба не улыбнется, прославят свою стойкость в бедствиях замечательными песнями и сагами. Эгиль Скаллагримсон, Рагнар Лодрброк, Убба Бескостый — эти воины-скальды при жизни считались неудачниками, в отличие от Харальда Косматого или Хрольва Пешехода (которые не оставили потомству автобиографий).
Сдвинемся теперь на Балтику и еще южнее — вдоль длинной цепи волоков между узкими лесными реками, которую вскоре назовут «путем из Варяг в Греки». В IX веке этот путь уже известен — но обжит скорее воинами, чем купцами: слишком опасно плыть по одной реке с удалыми норманнами. Впрочем, на волоках сами норманны часто становятся жертвами местных жителей — и потому несколько сдерживают свой темперамент в контактах с балтами, финнами или славянами. Разница в экономике и быте этих племен и скандинавов незначительна; местные удальцы легко вступают в проезжие дружины викингов (варягов), вместе с ними плывут на юг — к прославленному богатством Миклегарду.
Так прозвали Константинополь норманны в 860 году, когда они впервые явились сюда из Киева за добычей и славой. На престоле тогда был Михаил III Пьяница (вернее, Гуляка): он и вошел в историю, прогуляв налет северных варваров-мореходов на свою столицу. Мощные стены оказались неприступны для варягов и киевлян — но богатые пригороды были разорены, прежде чем базилевс вернулся в столицу с восточного фронта, где шла бесконечная война с мусульманами.
Главою города в те опасные дни оказался новоиспеченный патриарх Фотий — недавний чиновник и профессор, сменивший в 858 году неугодного базилевсу патриарха Игнатия. Глядя с городской стены на неслыханных варваров, Фотий испытывал не столько страх, сколько любопытство исследователя — и отчасти угрызения совести. Варвары явились в империю раньше, чем имперцы явились к ним — в лице разведчиков или проповедников слова Божьего! Это упущение нужно исправлять...
Фотий вступил в переговоры с вождями варваров и узнал много интересных новостей. Оказалось, что нынешние налетчики явились с берегов Борисфена, откуда 20 лет назад в Константинополь прибыло первое посольство. Тогда базилевс Феофил не проявил интереса к дальним варварам — и вот его сын расплачивается за бездействие отца! Фотий решил прервать этот заговор равнодушия и стал проповедовать слово Божье дикарям, одновременно договариваясь о выкупе за сохранение еще не разоренных столичных предместий. Очень помогли тогда патриарху его молодые ученики: Мефодий, Константин и Климент. Вскоре эта троица отправилась проповедовать на Балканы — и в 864 году добилась большого успеха: хан болгар и славян Борис принял крещение с именем Михаила. Можно вспомнить, что прадед этого хана Крум в свое время добил свирепых авар, но также отрубил голову базилевсу Никифору, который разорил его столицу. Вот как надо и как не надо обращаться с сильными варварами!
Сейчас старик Фотий может спокойно вспоминать былые потрясения. Он уже не патриарх; новый базилевс Лев VI сместил его, едва взойдя на трон. Фотий не в обиде на бывшего ученика, ему не привыкать: просто базилевс опять захотел улучшить отношения с Римом, а для всех римских пап Фотий олицетворяет раскол между Востоком и Западом. Наивные люди! Этот раскол начался давным-давно и стал необратим.
Очевидно, за четыре столетия на Западе и на Востоке выросли новые народы: для них напоминание о единой Римской державе — пустой звук. Нынче Западный Рим обратился лицом к своим полуварварам: немцам, французам, бургундцам, аквитанцам, англам, саксам. То же самое сделал Восточный Рим, направив миссионеров в Моравию, Болгарию и Хазарию. Диалог с этими новыми народами гораздо важнее для греков-ромеев, чем очередная перебранка с итальянцами!
Фотий рад, что он внес решающий вклад в просвещение варваров на Балканах и вокруг Понта: ведь они станут опорой древнего Византия, если силы греков иссякнут в вековой борьбе с исламом!
Опасными казались (по привычке) атаки арабов с востока — хотя этот прилив уже сменился отливом. После смерти грозного Маамуна и его брата Мутасима трон халифов в Багдаде стал игрушкой в руках начальников гвардии — а гвардейцами служили государевы рабы (гулямы), обычно родом из тюрок. Потеряв свою степную державу, эти удальцы часто делали карьеру в исламских войсках — пока коренные арабы и персы увлекались торговлей, поэзией или богословием. Научный прогресс в халифате Аббасидов также остановился до лучших времен — пока на смену единой исламской державе не придет пестрое великолепие национальных эмиратов, султанатов и халифатов.