Знай, что я люблю тебя
Шрифт:
Когда последние жилые дома Тиндофа остались позади, чувства Монтсе пришли в полное расстройство. С одной стороны, она была счастлива сбежать из этого ада, с другой — вдруг всерьез усомнилась, стоило ли садиться в машину к незнакомому мужчине, о чистоте намерений которого можно было лишь догадываться. Пока она пыталась привести в порядок свои мысли, легионер не переставал болтать. Он вовсю наслаждался, бравируя перед ней ролью старого солдата. Двое других молча курили, оставаясь совершенно безучастными. Монтсе с трудом дождалась коротенькой паузы в его речи, чтобы торопливо спросить: «А в каком городе находится испанское консульство?» Легионер вдруг замолчал. Ей показалось, что он нарочно тянет время. Потом произнес какое-то непонятное арабское название. «А это далеко от Тиндофа?» — «В пустыне, сеньора, никогда не знаешь, что далеко, а что близко. Все зависит от того, с чем сравнивать. Так вы, говорите, прибыли из Мадрида?» — «Нет, я не говорила ничего подобного». — «Простите, мне показалось». — «Я из Барселоны».
Легионер все пытался разузнать подробности ее путешествия. Постепенно его вопросы становились все более настойчивыми, а вроде бы ничего не значащая
Они ехали уже два или три часа — точнее она не могла определить. Асфальт постепенно перешел в сухую и пыльную грунтовку, но и та через некоторое время растворилась в песках пустыни. Теперь машина шла по следам шин, оставленных другими машинами, или вообще по нетронутой почве. Монтсе казалось, что с каждой минутой они все дальше удаляются от реального мира, но, когда она уже совсем отчаялась, на горизонте замаячило какое-то селение. По крайней мере, на темно-охряном теле пустыни стали различимы какие-то пятна. Яростное солнце мешало ей рассмотреть лучше, но вскоре она уверилась, что там, куда они направляются, имеются явные признаки цивилизации. Женщина даже готова была поклясться, что различает крыши домов, поблескивающие на солнце. «Это там?» — спросила он, оживляясь. «Да, сеньора, нам именно туда. Через пять минут сможете отдохнуть».
Но, когда мираж приблизился, Монтсе почувствовала, как кровь прилила к лицу. До него оставалось меньше километра, а она уже поняла: это не поселок и не город, ничего похожего. Перед ней простиралась огромная площадь, заставленная тысячами старых автомобилей, брошенных в самом сердце Сахары. Их, блестевших на солнце металлическими боками и царапавших глаз заплатками брезента, было так много, что они формировали целые улицы и кварталы, а все вместе это напоминало чудовищное кладбище.
Монтсе была не в силах произнести ни слова. Ее мозг отказывался находить логичное объяснение происходящему. Дрожа как в зимнюю стужу, она обхватила себя за плечи и крепко сжала их, пытаясь найти хоть что-то непоколебимое в стремительно рушащемся мире. «Вы же сказали, что мы едем в консульство!» — «Всему свое время, сеньора, всему свое время. У меня тут парочка дел, и, как только я их закончу, сразу же отвезу вас к консулу». — «Мой муж, скорее всего, уже в Тиндофе. Он наверняка обратился к местной полиции». Эти слова прозвучали как наивная ложь напуганного ребенка. Быстрым движением легионер влез в сумку Монтсе и достал ее документы. Женщина пыталась сопротивляться, но один из сидевших в кабине африканцев крепко схватил ее за руки. Она отчаянно закричала, но голос не слушался ее. Третий мужчина ловко обшарил ее карманы, достав кошелек и паспорт, и подобострастно вручил найденное легионеру, будто охотничий пес, отдающий добычу хозяину. Тот лишь кинул на них взгляд и спрятал в один из многочисленных карманов своей формы. «Зато теперь не наделаешь глупостей. Даже если мы тебя отпустим на все четыре стороны, далеко ты не уйдешь. Умрешь от жажды и голода».
Легионер пошел прочь от машины, следом двое мужчин поволокли обессиленную Монтсе. Между разбитыми автомобилями стоял маленький домик с единственным окошком, заколоченным досками крест-накрест. Наемники открыли два надежных засова на двери и грубо втолкнули несчастную внутрь. Она ничком упала на пол, разбив себе нос. «Кричи сколько хочешь — никто тебя не услышит!» Монтсе подавилась стоном боли. Она понимала, что физическое сопротивление бессмысленно — эти мужчины сильнее, — и только жалобно всхлипнула. Из носа текла кровь. «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста», — умоляющим тоном бормотала она. Дверь захлопнулась. Монтсе поднялась и прижалась к доскам, шепотом прося помощи и боясь повысить голос. Вскоре она поняла, что не одна в помещении. Хотя в хижине было очень темно, она различила на полу силуэты сжавшихся в углу трех женщин. Они удивленно и испуганно разглядывали необычную иностранку. Она вдруг почувствовала необъяснимый стыд, изо всех сил постаралась собраться и выглядеть достойно, но никак не могла заставить себя прекратить хныкать. Кричать или стучать в дверь было явно бесполезно. Она смотрела на женщин, глаза постепенно привыкали к темноте, и лица узниц становились различимы. Они были одеты как те, которых она видела в Тиндофе. И явно тоже были сильно напуганы, несмотря на твердое выражение лиц. Монтсе попыталась было заговорить с ними по-испански. Потом вспомнила пару французских слов, но и они не нашли отклика. Одна из женщин знаками предложила ей сесть. Она упала на колени и закрыла лицо руками. Ей казалось, что после всего, что произошло, может случиться все что угодно, самое страшное. Монтсе отчаянно зарыдала и плакала так бесконечно долго, пока у нее совсем не осталось сил и слез. Она уже отчаялась и потеряла всякую надежду на хорошее, как вдруг почувствовала, что одна из женщин присела рядом и положила ей руку на плечо. «Возьми», — произнесла она по-испански. Монтсе изумленно подняла голову, не веря своим ушам. Женщина протягивала ей ковшик с водой: «Ты уже почти час теряешь воду со слезами. Если не будешь пить, умрешь от обезвоживания». Монтсе взяла ковшик, приложила его к губам. Потом сделала крупный глоток. Вода была соленой и неприятно пахла. «Пей, — настаивала женщина. — Лучше страдать от диареи, чем от обезвоживания». Она выпила все до дна, пытаясь скрыть отвращение: «Спасибо». Женщина вернулась на свое место и опустилась на корточки. «Вы все-таки говорите по-испански?» — «Они нет». Только тут Монтсе рассмотрела, что эта африканка одета по-другому, не так, как остальные. «Ты алжирка?» — «Нет, я родом из Западной Сахары». Монтсе присела рядом с ней, наслаждаясь ощущением того, что к ней понемногу возвращаются силы. «Ты из поселений беженцев?» — «А ты что, была там?» — «Нет, я туда не добралась. У меня возникли серьезные проблемы в Тиндофе».
В проклятой хижине время будто остановилось. Два первых дня показались ей бесконечно длинными. Они слышали голоса мужчин, раздававшиеся снаружи, но ничего не могли разглядеть через заколоченное окошко. Монтсе несколько раз пришлось выходить наружу, потому что у нее началось расстройство кишечника. Единственным плюсом было то, что благодаря этому ей удавалось ненадолго увидеть солнце и немного подышать свежим воздухом. Аза и две другие мусульманки легче переносили заточение. Они часами могли сидеть молча, без движения, без еды и воды. Лишь присутствие Азы спасало Монтсе от нервного срыва. Она во всем слушалась новую подругу: пила испорченную воду, ела подгнившие фрукты, старалась поменьше двигаться в часы самого страшного зноя. Ей казалось, что стойкость этих трех женщин превосходит все мыслимые и немыслимые возможности человеческого организма. Когда Монтсе чувствовала, что вот-вот сдастся, то заводила разговор с Азой. Она уже знала, что сильный карибский акцент остался у сахарави после долгих лет учебы на Кубе. Но, когда Монтсе начинала слишком подробно расспрашивать африканку о ее жизни, та замыкалась и прекращала разговор. «Кто эти люди, Аза?» — «Плохие люди, подруга, очень плохие». — «Что они хотят от нас?» — «Понятия не имею. И даже думать об этом не хочу». Она щелкала языком и изящным жестом отгоняла роящихся мошек.
На третий день они снова услышали рев мотора грузовика. Четверо женщин всполошились, испугавшись, что мужчины уедут и бросят их умирать посреди пустыни. Но дверь открылась, их вывели наружу и затолкали в кузов. Несмотря на самые мрачные предположения, по сравнению с несколькими сутками заточения путешествие показалось им необыкновенной роскошью. Монтсе разглядывала бескрайние просторы Сахары через щели в бортах, не накрытые брезентом. Поездка длилась больше трех часов. Когда грузовик остановился, они увидели настоящий оазис — небольшой колодец, окруженный несколькими деревьями. Это были единственные признаки жизни на много километров вокруг. Раскаленные камни дышали жаром.
Лейла слушала очень внимательно, не упуская ни единой детали рассказа. Когда Монтсе закончила, медсестра помолчала немного, потом поцокала языком и перевела взгляд на распростершийся под их ногами поселок.
— Зачем ты делаешь это? — спросила Монтсе.
— Что это?
— Издаешь такие звуки.
— Это привычка.
— Аза делала то же самое. Значит, это не бред.
— Вообще на бред мало похоже. Пойдем, а то скоро совсем стемнеет.
Хижины в поселке довольно далеко отстояли одна от другой. Различить между ними улицы было невозможно, да и сами строения казались совершенно одинаковыми. Лейла уверенно шла вперед, похоже, она ориентировалась здесь в темноте так же хорошо, как днем. Всю дорогу они молчали. Подойдя к дому, Лейла окликнула кого-то. К ним вышла женщина, которая тут же начала сердито кричать. Монтсе занервничала.
— Не бойся, это моя тетя. Она отчитывает меня за то, что мы поздно пришли. Все еще считает меня маленькой девочкой.
Они вошли в хижину, и перед глазами Монтсе открылся целый новый мир, который поначалу ослепил ее. На полу сидели женщины и мужчины, кто на корточках, кто на цветастых коврах. В центре горела флуоресцентная лампа, питающаяся от аккумулятора с грузовика. Здесь же крутились дети. Национальные платки женщин и платья девочек были такими яркими, что от них рябило в глазах. Монтсе почувствовала, как сердце ее сжалось. Она скинула ботинки и начала со всеми здороваться. Почти все они говорили по-испански, правда, с сильным арабским акцентом. Все без исключения дети хотели потрогать ее и сесть рядом с ней. Между тем Лейла чинно представляла ей своих родственников. Иностранка могла удержать их имена в памяти максимум несколько секунд. Перед лицом мелькали лишь их приветливые улыбки и дружеские жесты. Монтсе чувствовала, что устала. В конце концов она села на ковер.
Лейла говорила на своем языке. Монтсе нравилось слушать, как та произносит арабские слова. Кто-то предложил ей стакан чаю, который она приняла с огромной благодарностью. Из других домов постоянно прибегали все новые и новые дети. Тетя Лейлы пыталась выгнать их из хижины, шикая на них как на надоедливых кур, но дети не обращали на нее ни малейшего внимания. В конце концов за дело взялся какой-то старик, он грозно закричал, и младшие неохотно удалились. Но ушли недалеко — стайкой присели на песке в нескольких метрах от двери. Монтсе была оглушена вниманием такого множества людей и в какой-то момент почувствовала, что это уже слишком для ее расшатанных нервов. К счастью, Лейла поняла, что гостья сильно утомлена. Она поднялась и начала махать руками, без сомнения, прося всех уходить. Монтсе попыталась возражать, но Лейла была неумолима. Ее родственники безропотно встали. Один за одним попрощались с испанкой за руку и вышли из дома — сначала мужчины, за ними женщины. Тетя Лейлы шла последней, оглядываясь и говоря что-то — все поучала племянницу. Когда они остались вдвоем, Монтсе была уже окончательно вымотана.