Знай, что я люблю тебя
Шрифт:
— Вот разрешение на недельное увольнение. И чтобы духу вашего не было в части раньше чем через семь дней. И если кто-то начнет трепать языком, я с него с живого шкуру сдеру.
Сантиаго наклонился было, чтобы достать ключ от машины, который привычно оставил под передним сиденьем, но неожиданно услышал голос Бакедано:
— Ты останешься здесь. Дождешься, пока мы уедем, потом заведешь «сеат» и спустишь его вон с того обрыва. Потом подожжешь и уйдешь отсюда. Но не смей покидать это место, пока не убедишься, что машина догорела! Понятно тебе? Отсюда до Эль-Айуна меньше часа ходьбы — если, конечно, пойдешь быстро.
Сантиаго ничего не ответил. В глубине души он чувствовал облегчение: наконец-то этот страшный человек уедет. Перед тем как сесть за руль «лендровера», сержант
— Это оставишь на переднем сиденье, понятно?! Не забудь!
Сантиаго показалось, что это не просто кубок, а церковная чаша. Он вертел его в руках, ощупывая подушечками пальцев гравировку, и ему казалось, что холодное серебро жжет ладони. Тем временем «лендровер» заурчал мотором, и двое легионеров вновь запели, подбадриваемые сержантом.
Ее любовь, как знамя для меня, И нет надежней этой злой подруги. Бросаю сердце в языки огня, Навстречу ей протягиваю руки.Сантиаго больше всего на свете хотел зашвырнуть кубок куда подальше и бежать прочь, не разбирая дороги, но вместо этого неподвижно стоял, парализованный ужасом. Он глубоко вдохнул и при неверном свете луны начал разыскивать обрыв, о котором говорил сержант. Затем совершенно автоматически завел машину, бросил на заднее сиденье кубок и спустил «сеат» под откос, местами поросший чахлым кустарником. В ночной сырости сильно пахло прогретой за день почвой. Пустынный заяц метнулся в сторону, ослепленный светом фар. Сантиаго показалось, что он увидел их отражение в испуганных глазах животного. Он погасил огни, не слишком хорошо понимая, что делать дальше, лишь чувствуя, как горит под формой все тело. Медленно разделся и снова натянул на себя гражданское. Потом открутил крышку бензобака и сцедил немного бензина, вылил на землю, бросил спичку. Громкий взрыв заставил его отбежать подальше.
Он побрел через поле, до самого шоссе покрытое колючим кустарником. Даже оттуда было видно зарево от догоравшего автомобиля. Сантиаго уверенно шел по направлению к Эль-Айуну. За все время пути его ни разу не обогнала ни одна машина. Он достиг первых домов примерно за час до рассвета. Было уже утро понедельника, и улицы были совсем пустынны. Сан-Роман добрался до площади Испании и рухнул на деревянную скамейку, стоявшую под раскидистой пальмой. До него постепенно начинал доходить весь ужас случившегося. У дверей церкви постепенно собиралась галдящая толпа. Полиция пыталась разогнать зевак. Из здания вынесли носилки — на них лежало тело, накрытое простыней.
— Это священник? — спросила одна из любопытствующих женщин.
— Нет, дьякон. Говорят, вроде бы дьякон. Бедолага часто ночевал в храме. Он спал и даже не успел ничего понять.
Сантиаго устремился прочь, стараясь не бежать. Он чувствовал себя одновременно обманутым, злым и страшно напуганным. Он не знал, куда идти и что делать с этими семью свободными днями. Не отдавая себе отчета, направился в квартал Земла. Как только дорога круто пошла вверх, раскрыл сумку, где лежали его вещи и обмундирование, и достал тюрбан, подаренный Лазааром. Надел его и пошел дальше по пустым в этот ранний час улочкам. Он брел как в тумане, не соображая толком, куда несут его ноги. Никто не обращал на него внимания. Сан-Роман зашел в лавку и купил табаку. Он пытался спокойно обдумать все случившееся ночью. В какой-то момент он остановился, узнав припаркованный «рено» и ставший родным дом Лазаара. Обрадовался и хотел было постучать, но дверь была не заперта. На ковре сидели две женщины, они возились с краской из henna.
— Salama aleikum, —приветствовал их Сантиаго.
Они ответили, совершенно не удивившись неожиданному появлению парня, и пригласили его войти. Ему показалось, что он узнал в одной из них мать Лазаара, но у обеих были слишком низко надвинуты на лица платки, чтобы сказать наверняка. Неожиданно с улицы вбежала Андия, она совершенно запыхалась. Скорее всего, она издалека увидела легионера и торопилась
— Лазаара нет дома, — объяснила она, не переставая светиться изнутри счастливой улыбкой. — Теперь ты мой гость!
Город был парализован гигантскими пробками. Тысячи автомобилей безжалостными тромбами забили его главнейшие артерии. Светофоры казались совершенно бесполезными. Дорожно-патрульная служба отчаянно пыталась навести хоть какое-то подобие порядка в этом гудящем и провонявшем выхлопными газами хаосе. Сотни любопытных детей всеми правдами и неправдами сбегали от родителей, чтобы посмотреть на разряженную в пух и прах Кавалькаду волхвов. Торговцы вышли на финишную прямую безумной рождественской гонки. Радостная суета, снующие туда-сюда люди, галдящие дети — все это только раздражало доктора Монтсеррат Камбру. Она потратила почти час на поиски свободного такси, а когда наконец нашла, пришлось сделать крюк в несколько километров, чтобы попасть в район Барселонета. Сидя в машине, она внезапно почувствовала, как рот ее наполняется липкой слюной, а желудок сжимается в болезненный комок. Эти симптомы были вполне привычны, но она почему-то испугалась, будто это произошло впервые.
Когда-то давно город заканчивался на станции «Франция». Сейчас громадные современные развязки стальной паутиной опутывали новый район, точно накрывая полупрозрачным занавесом разномастные здания, огромные склады и портовые постройки. Монтсе казалось, будто она попала совершенно в другой город. Она хорошо знала улицу Каррер-да-Балбоа, но резкая боль, сдавившая грудь, не дала ей продолжить путь. Пришлось зайти в Палау дель Мар. До этого она всего один раз была в Музее каталанской истории, его тогда только что открыли. Они гуляли там — Монтсе, ее дочь Тереса и ее муж Альберто — идеальная семья. Тересе тогда не исполнилось еще и десяти лет. Монтсе еще и сейчас видела, как та носится между столиками в ресторане. Эта картина заставила ее закрыть глаза и покачнуться от горя. Она вошла в лифт и нажала кнопку последнего этажа. Чем выше она поднималась, тем сильнее становилась боль в груди. Монтсе замутило. Она присела напротив входа в музейные залы, пытаясь успокоиться, ровно дыша и загоняя внутрь охватившую все ее существо панику. Потом попробовала было прикрыть глаза, но тут же широко распахнула их, потому что дурнота усилилась. Пульс частил, но больше всего она боялась потерять сознание. Она открыла сумку, достала упаковку таблеток, закинула пару штук в рот и с трудом проглотила.
Простиравшаяся далеко внизу за огромным окном Барселонета казалась гигантским киноэкраном. Монтсеррат Камбра широко раскрыла глаза, будто пытаясь увидеть тот пейзаж, что был здесь когда-то. Двадцать шесть лет назад на этом месте стоял полуразвалившийся магазин, вот-вот готовый сползти в море. И среди бела дня по улице бегали громадные крысы, совершенно не боявшиеся людей. Из домиков Барселонеты неслись звуки работающего радио и голоса поющих женщин, а плоские крыши были опутаны лесом переломанных антенн и веревками с бельем.
Внезапно ей почудилось, что она вновь видит свою дочь выходящей из музея за руку с Альберто. Это видение было таким реальным, что Монтсе судорожно зажмурилась и помотала головой, чтобы отогнать его. Ей срочно нужно было глотнуть свежего воздуха. Она выскочила из здания, с трудом подавляя приступ паники. Холодный январский ветер вернул ощущение реальности. Она вышла на бульвар и направилась к дому Аяча Бачира. Несмотря на то что квартал за эти годы сильно изменился, все казалось очень знакомым, и Монтсе без труда нашла дорогу. Воспользовавшись тем, что кто-то вышел из подъезда, она придержала дверь и нырнула в полутемное помещение. Запах внутри вызвал новую волну воспоминаний. Все эти дома были так похожи между собой. Она присела на ступеньки лестницы и подождала, пока погаснет свет. Затем склонила голову, спрятав лицо в коленях, и погрузилась мыслями в прошлое, в то время, когда впервые попала в этот квартал.