Знают только горы
Шрифт:
Да. Решение Свейн принял верное. И то, что Цухри выбрала его, а не Фроста, даже к лучшему. Теперь даже думать о Ситре не стоит. Девушка обиделась и разорвала с ним отношения. Хорошо, что Ирвин всё понял правильно. Он желает сестре добра, а следовательно, будет делать всё, чтобы Ситра побыстрее забыла Свейна и увлеклась каким-нибудь другим кавалером. Вон, Монтри опять нарисовался. Нет, только не Монтри! Этот белобрысый салазец недостоин такой девушки, как дженна Ситра. Только не он!
За своими невесёлыми размышлениями Свейн не обратил внимания на карету, которая остановилась на обочине. Он так бы и проехал мимо, если бы его не окликнул звонкий молодой голос, который мог принадлежать как парню, так и девушке.
— Джент, не подскажете,
Всадник встрепенулся и с удивлением уставился на две улыбающиеся физиономии, высунувшиеся из окошка кареты. Цухри и Мерлой, всё ещё в женском обличье, радостно перемигивались.
— Вы что, ещё не доехали до Гнёзда?! — Свейн был поражен. По всем подсчётам, они уже дня три как должны были ждать его в Митре. А оказалось, что путешествие затянулось. — Что случилось, Тростн? — обратился он к вознице. Это был какой-то дальний родственник Цухри, мужчина средних лет, которому поручили доставить девушку по новому месту жительства и убедиться, что с ней хорошо обращаются, не обижают, не ущемляют достоинство и не насмешничают. — Была опасность?
— Даж елси и был, — глухо отозвался Тростн, немного коверкая слова, — то ваша парень знать. Уже ехать?
— Ехать, — подтвердил Свейн, а сам вопросительно уставился на всё ещё смеющегося Мерлоя. — Ну и как ты знать про опасность?
— О! Я же великий маг и волшебник, — скалясь во все зубы, неожиданно признался парень и расхохотался, глазами указывая куда-то вверх. — Всё вижу.
Свейн задрал голову и увидел парящего сокола, летевшего чуть впереди.
— Это волшебная птица?
— Нет, птица совершенно обыкновенная. Сапсан степной. А вот к зрению его я подключаюсь периодически. Мы тебя давно заметили и решили подождать.
— Что, с такой высоты поняли, что это я? — не поверил Свейн.
— Ты не представляешь, какое острое зрение у этих птичек! Мышку видно, а уж тебя, такого большого, да ещё на приметном рысаке! Не хочешь отдохнуть, — неожиданно спросил Мерлой и жестом пригласил в карету.
Свейн вспомнил свой неудачный опыт поездки в Альс, саркастически ухмыльнулся и отказался.
— Не хочу вас стеснять, — потом вдруг опомнился, что ни слова ещё не сказал своей, странно ещё так думать, жене. — Цухри, а ты как переносишь дорогу, да ещё такую длительную?
Девушка смутилась вдруг и чуть порозовела.
— Спасибо, всё хорошо. Если бы не Мерлой, пришлось бы хуже, — она разговаривала на лигрийском почти без акцента. Видимо, это было наследием её матери. — Он необычный маг!
— И в чём же его необычность?
— Цухри, не надо, а? — неожиданно помрачнел молодой волшебник.
Девушка посмотрела на него виновато, но и не ответить на поставленный вопрос не могла. Это было, во-первых, невежливо, а во-вторых, традиции их рода не позволяли игнорировать желание мужчины, пусть это касалось просто получения информации.
— Извини, Мерли, но я скажу, чуть-чуть… Он чистый.
Чистый. И всё. Ответила, называется, на вопрос, за которым тут же возникло множество других. Чистый — это в гигиеническом плане или моральном? Или за этим словом скрывается совсем другой смысл, узкоспециальный, понятный только магам? И почему расстроился Мерлой? Что его так огорчило? То, что Цухри неосторожно выдала какую-то его страшную тайну? Или, наоборот, парень стесняется своей необычности?
Свейн понял, что разговаривать через окошко кареты неудобно, да и неосмотрительно. Можно было, конечно, этот разговор отложить на потом, но ехать предстояло ещё полдня, и лучше бы было занять свои мысли чем-то другим, иначе дженна Ситра тут же будет настойчиво напоминать о себе.
— У вас там места много? — кивнул на внутренность кареты Свейн. — Пожалуй, я отдохну… в духоте и тесноте. Это ведь так увлекательно.
Привязав своего рысака к облучку кареты и умастившись на мягких подушках рядом с Цухри, Свейн всем своим видом изобразил внимательного слушателя. Мерлой горестно
В магическую бурсу Ламсаона Мерлой Вранер попал, будучи уже подростком. До двенадцати лет он счастливо жил на хуторе своих родителей, который располагался в живописной долине на границе с Лигром. Хозяйство у них было небольшое, но крепкое, поля плодородные, сады плодоносные, скотина плодовитая. Соседи, которые по большей части были родственниками по отцовской линии, в открытую завидовали такому крестьянскому счастью младшего в роду. Ведь земля ему досталась самая никудышная, а вот как поколдовал кто. И росло на ней всё, и цвело, и глаз радовало. Семья дружно трудилась на своих угодьях и имела неплохой доход. Даже работные люди не бедствовали. Видно, чужое счастье кому-то так поперёк горла встало, что на страшное дело отважился. Не вернулись как-то мать с отцом с ярмарки. Нашли их недалеко от дома зарубленными, без денег и без товаров, что они на торжище прикупили. Но лошадь, впряженная в телегу, рядом паслась. В долине стали шептаться, что свои это с Вранерами разделались, иначе лихоимцы и коня свели бы. А так, уж больно заметное доказательство преступления — клеймёный конь и справная, расписная телега. На свой двор не поставишь, соседям не продашь.
После смерти родителей встал опекуном над Мерлоем один из дядьёв, мужик суровый и прижимистый. Парень, и так к труду приученный, теперь практически спал в хлеву вместе со скотиной, да и ел там же. Если отец старался дать сыну возможность учиться грамоте, счёту, другим наукам, поощрял тягу к знаниям, то опекун книги сразу продал и велел выбросить эту блажь из головы. Крестьянину нечего себе мозги всякими господскими развлечениями забивать. Считать умеешь — и достаточно.
А через год случился у дядьки неурожай. Поля от зноя высохли, плодовые деревья паутинник пожрал, сено в стогах сопрело. Вознегодовал тот, да так сильно, что досталось всем: и его жене, и сыновьям, и работным людям, но пуще других — Мерлою. Обвинил его родич во всех бедах и собственноручно выпорол, пообещав посадить на хлеб и воду, словно до этого разносолами потчевал. Проплакал парнишка всю ночь на сеновале, под утро только уснул. И приснилась ему мама, красивая, какой при жизни не была, улыбающаяся. Погладила его по голове, слёзы ладонью утёрла, обняла ласково и наказала уходить из переставшего быть родным дома в Ламсаон, в магическую бурсу. А если принять на обучение не захотят, сказать, что он правнук Ульмиуса. Недолго тот сон длился. Первый петушиный крик прогнал дрёму и утешающее видение. Проснулся Мерлой, окинул печальным взором свой надел, вспомнил совет матери и решил послушаться. Собрал тайно котомку и ночью покинул хутор. Некому было его в дальнюю дорогу проводить, никто напутственного слова не сказал, никто не пожалел.
Долог был путь Мерлоя до столицы, но, словно оберегало его в пути благословение матери, добрался благополучно. Пришёл он в магическую бурсу на обучение проситься. Маги-наставники сначала подивились наглости чумазого подростка, а как услышали, чей он правнук, так сразу приняли. Сам Мерлой с удивлением узнал, что его предок Ульмиус был могущественным магом, и даже руководил этой самой бурсой.
А потом все наставники ломали голову над способами и методами обучения, безусловно, очень талантливого, но весьма нетрадиционного ученика. Нетрадиционность Мерлоя заключалась в том, что черпал он необходимую силу прямо из окружающей действительности: из ветра и воды, растений, животных и людей, но особенно из света и огня. Из всего того, что являет собой зой — живой мир. Конечно, прочие маги тоже могли заимствовать силу у жизни, но только опытные и с очень большим трудом. Поди-ка попробуй её поймать, разве что у деревьев неподвижных, да и то надо, чтобы векторы совпали, не преломились, не закольцевались, иначе такую отдачу получишь, что мало не покажется. Это как бурную реку без страховки переходить.