Зной
Шрифт:
— Никого, — ответил он. — Я — единственная достопримечательность этого города.
Они подошли к кинотеатру, Фахардо вставил ключ в скважину уже отпертого дверного замка. Глория смотрела, как он запирает замок и дергает дверь, которая, естественно, не открылась.
— Какого черта? — произнес Фахардо.
— Она была открыта, — пояснила Глория.
— Откуда вы знаете?
— Я уже заходила сюда. — Она повернула ключ, распахнула дверь: — Видите?
— Это выше моего понимания, сеньора, — ответил Фахардо и вошел следом за
Глава седьмая
— Что я могу вам сказать? — Фахардо, повертев в пальцах карандаш, опустил его на блокнот. — Ничего. Потому что сказать вам никто ничего не может. Поверьте, я знаю, что такое горе. Гоpe — мое ремесло. Мне нужно, чтобы вы поняли то, что понимаю я.А я очень хорошо понимаю, какими сложными могут быть ситуации, подобные этой.
И знаю, как ведут себя в этих случаях люди. Они пытаются найти причину, а когда им это не удается — потому что у ситуаций, подобных этой, причины отсутствуют, — начинают требовать справедливости. Или обижаются на Бога, проклинают жестокость жизни. Однако они обращаются к пустоте, сеньора. Вы знаете это так же хорошо, как и я. Когда вы кричите в небо, вас слышат лишь облака.
Фахардо возвел к потолку полный благочестия взор.
— И если быть совсем честным, — а я честен с вами, сеньора, поскольку вы кажетесь мне достойной женщиной, которая не станет вести себя в столь трагической ситуации так, как ведут некоторые, то есть как умалишенная… Вы? Нет, конечно. Вы прекрасно владеете собой, сеньора. Я это вижу. Вы его жена?
— Я его друг, очень близкий, — ответила Глория.
— По-моему, вы говорили…
— Вас подводит память.
Он помрачнел:
— И вы приехали в такую даль…
— Да, — сердито ответила она.
— Ладно, ладно… Как прошла поездка? Жарко было?
— Поездка прошла хорошо.
— Город легко нашли?
— У меня есть карта.
— Мм, угум… ладно. Так вот, сеньора, я говорю о том, что видел за мою жизнь много горя и много людей, рвавших на себе волосы из-за трагедий, предотвратить которые они не смогли.
Как-то раз в наш город приехала супружеская чета, приехала, чтобы похоронить свою дочь. Трехлетнюю. Мать засыпает после полудня, девочка выходит на веранду. А там стоит стремянка — отец заменял незадолго до этого перегоревшую лампочку. Девочка залезает на стремянку и срывается с нее. Летит вниз, ударяется головой о перила веранды, — он пристукнул кулаком по краю стола, — и падает лицом в лужу.
В день похорон мне звонит священник. Приходите поскорее, говорит он. Мы не можем похоронить девочку.
Все было не так, как вы думаете, сеньора. Плохо вела себя не мать девочки. Отец. Он не позволял опустить гроб в могилу. Просто лег на него и лежал. Заявил, что не слезет с гроба, пока ему не объяснят причину…
Фахардо вздохнул:
— Мне пришлось стаскивать его. Я не хотел этого, но что еще мне оставалось делать? Отец требовал, чтобы ему объяснили логику ситуации, в которой логика попросту отсутствовала. —Фахардо коснулся пальцами лба и резко отбросил их в сторону, словно отпуская на волю птицу. — Он жаждал логики так сильно, что утратил способность логически мыслить.
И куда это его привело? Ситуации, подобные вашей, сеньора, — просто-напросто трагедии в чистом виде. Пытаться найти стоящий за ними замысел…
Фахардо откинулся на спинку стула, покачал головой.
— Это едва ли не оскорбление для усопшего. — Он встал, прошелся по сцене. — Я устроил здесь мой офис. Самое прохладное место в городе. Мне нравится приходить сюда, убираться подальше от солнца. В середине дня температура снаружи может доходить до сорока пяти градусов. По Фаренгейту это будет… сто с чем-то? Около того. Очень жарко, сеньора. Можно и помереть, если не соблюдать осторожность.
Фахардо вернулся к столу, сел и, наклонившись к Глории, прошептал:
— В общем, бывает очень тяжело.
Он положил руку на блокнот, открыл в отбрасываемом настольной лампой кружке света ладонь. Освещенная так, она походила на толстую, голую диву, пойманную лучом софита.
Ладони Глории со сплетенными пальцами лежали у нее на коленях.
Фахардо подождал немного. Затем убрал руку из кружка света и сказал:
— Примите мои соболезнования.
Глория кивнула.
— Это трагедия, — сказал он, — но вам следует понять: когда кто-то умирает, я обязан предпринимать определенные шаги. Таков закон. Шаги эти зависят не от меня, сеньора, поскольку закон писан не мной. Моя работа состоит в том, чтобы увериться…
— Что произошло? — спросила она.
— Как?
— Расскажите мне, что произошло. Я хочу знать.
— Не сомневаюсь, сеньора, и как раз это я и пытаюсь вам втолковать. На вопросы наподобие когда, каки чтоответы мной пока не получены, и я повел бы себя неэтично, начав обсуждать их с вами, довыяснения всех деталей.
— Вам не дозволяется рассказать мне, как он умер?
— Ну, кое-что я вам рассказать могу, кое-что…
— Так расскажите, — потребовала она и скрестила руки на груди.
— Я могу описать вам общиеобстоятельства.
— Вот и прекрасно.
— Терпение, сеньора, терпение…
Tenienteвзял карандаш, четыре раза пристукнул им по блокноту. Выдвинул из стола ящик, извлек из него потрепанный журнал регистрации происшествий. Увлажнил большой палец об испод нижней губы, перелистал им несколько страниц. Затем перелистал их же в обратном порядке, вгляделся в одну из них, словно пытаясь расшифровать нанесенную на нее криптограмму И вернул журнал в ящик.