Знойная параллель
Шрифт:
— А почему вы вдруг решили, господин полковник, что вас не ждут?
— Послушайте, уважаемый, — обрывает он меня. — Во-первых, я давно, с самого семнадцатого года — не полковник, во-вторых,— не господин. И беспокоит меня не мое настоящее, ибо в настоящем я никакого зла людям не несу, а беспокоит меня мое прошлое. Не простят мне господского полковничьего звания большевики. Я ведь, по правде говоря, зла большого никому не причинил, даже в войне против революции не участвовал, но раньше, еще в империалистическую, состоял при штабе генерала Куропаткина.
— А разве вам неизвестно, гражданин Иомудский,—
— Так уж ничего и не сделали? — не поверил мне Иомудский.
— Ровным счетом ничего, — утверждаю я, хотя толком ничего о Куропаткине не знаю: просто слышал от Федора Улыбина, а он еще от кого-то, будто Куропаткина не расстреляли, а выслали в Псковскую губернию.
Иомуд-хан раздумывает, покачивает головой, а я продолжаю:
— Да ведь особое распоряжение товарища Ленина о военных специалистах имеется: привлекать их на службу в Красной Армии.
— Я бы с удовольствием вернулся, — вздохнул Иомуд-хан.
И тут опять подмывает меня вынуть письмо и вручить Иомудскому, и опять я спохватываюсь: «Заподозрит какой-нибудь подвох, тогда все пропало!» Иду опять окольным путем:
— Ну, а если я привезу вам официальное приглашение от командования Закаспийской Первой армии, тогда согласитесь вернуться и работать при штабе Красной Армии?
— Раздумывать не стану... Только разговор мы с вами ведем бесплодный, ибо вы не тот человек, который может привезти такое письмо.
— Это почему же не тот? — возражаю я. — Как раз тот самый. И приехал я сюда, чтобы возвратить ваших соплеменников назад в родные края: в Красноводск, Челекен и в другие поселения. Верите?
— Не совсем, — неуверенно говорит Иомудский.
— А вы доверьтесь и помогите вернуть бедняков-дехкан Советской власти. И сами постарайтесь понять: Советская власть завоевана для бедняков. Через месяц-другой в Полторацке состоится Первый Всетуркменский съезд Советов, а часть бедняков-туркмен сидит здесь и ничего об этом не знает. Разве это порядок? Помогите вернуть людей в родные края, и все будет хорошо... С этими же людьми и будете укреплять Советскую власть в своих аулах. Согласны? — спрашиваю самым решительным образом.
— Согласен, — говорит Иомудский, — но как поверить, что весь наш разговор не афера?
— Друзья, покажите ему удостоверения, — приказываю чекистам и сам вынимаю свой мандат, а затем и письмо.
— Возьмите, Иомуд-хан, это вам от Куйбышева, Атабаева, Паскуцкого.
В письме, скрепленном подписями и печатями, указывалось, что Революционный Совет Первой армии Закаспийского фронта назначает Иомудского своим уполномоченным по Гасанкулийскому уезду...
Иомуд-хан прочитал письмо, решительно поднялся на ноги и пожал нам руки.
— Спасибо за доверие, товарищи! Я оправдаю его. А что касается возврата бедняков-дехкан, то не сегодня-завтра они двинутся в родные края. Будьте спокойны.
В кибитке Иомудского мы пробыли до вечера. Запаслись в дорогу провиантом. Сам он нас провожать, во избежание всяческих кривотолков, не стал, а отправил с нами до берега своего младшего сына.
Через пять суток я доложил о выполненном задании Атабаеву, а вскоре и вернулся в свою
Ну что еще... После Всетуркменского съезда, на котором выступал Михаил Васильевич Фрунзе, перебросили нашу роту на Бухарский фронт. А в день, когда уезжали из Полторацка, я повстречал Иомуд-хана. Был он в той же военной робе без погон. Вел себя сердечно. Еще раз сказал спасибо за мою заботу о его судьбе. Позже я повстречал его в Москве. Но это уже другая история.
13.
Весь март и вот уже половину апреля беспрерывно идут дожди. Взлетное поле мокрое и тяжелое для взлета, а на стоянках — грязища. Глина раскисла: впору подсыпай соломы и саман замешивай. Чехлы на самолетах вымокли и не просыхают. Пора их поменять на летние, парусиновые, но инженер эскадрильи ворчит: «Истопчите всю стоянку. Пусть малость земля подсохнет».
В середине апреля небо, наконец, заголубело. Солнце начало припекать. Сады вишневые покрылись белой кипенью цветения. Пчелы жужжат. И аромат такой отовсюду, что голова набухает. Какое все же прекрасное времечко — весна!
Кажется, был вторник. Пришли мы на стоянку, расчехлили самолеты, вскрыли моторы, занялись профилактикой. Мне механик говорит:
— Природин, дуй за аккумулятором, мотор обкатаем.
Аккумуляторная будка примерно в километре. Вернулся только через полчаса. И сразу новость:
— Нина мальчика родила! — весело сообщил Чары.
— Что ты говоришь! Когда?
— Откуда я знаю! Сегодня, наверно. Дневальный из казармы прибежал, кричит: «Трошкин, иди в больницу, твоя жена сына тебе подарила!»
В общем, всполошили мы с Чары всю нашу эскадрилью. Тут же шапку по кругу — и вот уже три сотни на подарок.
— Валяй, Чары, в военторг, подбери что-нибудь такое детское на свое усмотрение, — приказывает техник.
Чары ушел. Я до обеда почистил внутри фюзеляжа, сменил смазку на пулемете. Когда шли на обед, зашел в сад, нарвал белых вишневых веточек и отправился в больницу. Нину увидел в окно. Передал букетик и — к Косте домой. Они с Чары уже давно ждут меня. Купили бутылку шампанского. Едва я вошел, сразу — пробку в потолок. Выпили.
— Имя парнишке дали? — спрашиваю.
— Вот думаем, — говорит Костя. — Только без Нины как-то неудобно.
— Обычно первому сыну дают имя деда, — подсказываю я.
Костя подумал и говорит:
— Что же тогда тебя Маратом нарекли? Разве у тебя дед — Марат? Я думаю, надо назвать сына Алешкой. Нравится мне это имя. Алешка Трошкин! Звучит!
— Звучит, звучит, — подтверждает Чары. — Вырастет — будет Алексеем Константиновичем. Тоже звучит.
Поздравили молодого папашу с отпрыском, пообедали и опять подались на аэродром. Вечером пришли поздравить Нину всей эскадрильей. Вручили коллективный подарок—большую заводную машину и медвежонка. И цветов принесли — столько, что и поместить негде. Апрель в Хурангизе богат цветами. Тюльпаны, маки, еще какие-то желтые с черными донцами, не говоря уже об акации и вишне. И каким же счастьем светились глаза Нины! Никогда раньше я не видел такого непередаваемого счастливого взгляда. Имя Алеша тоже было принято всеми на ура.