Знойная параллель
Шрифт:
— Вот тут он живет,— показывает всадник. И кричит по-таджикски, вызывая хозяина.
Выходит белобородый старикашка. Низенький, в халате и тюбетейке. Всадник объясняет ему, зачем я пожаловал. Старик понятливо кивает головой и говорит чисто по-русски:
— Ты сам-то кто? Русский или таджик? Вроде бы и на того и на другого похож.
— Рахим-уста, вы видели, как упал самолет? — спрашиваю я.
— Как тебя сейчас вижу, так и его видел,— с готовностью отвечает дед.— Я как раз возвращался из Хурангиза. Рано утром отвез седла на базар. И вот, еду назад, вдруг слышу — за моей спиной что-то очень сильно гудит. Повернулся, вижу: летит на меня горящее чудовище. Я лошадь кнутом ударил. Та испугалась, потащила арбу, думал, перевернемся. Бью ее по спине, а сам оглядываюсь. Вот совсем близко чудовище. Вот сейчас раздавит меня вместе с лошадью. Я уже подумал: «Ну вот и пришел твой смертный час, Рахим-уста». И в этот момент всевышний услышал мою молитву. Горящее чудовище, которое оказалось самолетом, вдруг поднялось надо мной вверх, пролетело еще немного и упало надорогу. И тут же взорвалось. Я туда-сюда забегал, «караул» начал кричать, прибежали наши из кишлака, но разве поможешь?
— Рахим-уста,— говорю я.— Насколько я вас понял, произошло это так. Летчик, поняв, что может раздавить вас вместе с лошадью и арбой, поднял самолет вверх, чтобы не задеть, и потом упал?
— Именно так, сынок. Пожалел он меня, а сам пропал.
— Рахим-уста, это очень важные сведения,— говорю я. — Вы можете написать все это на бумаге?
— Могу, сынок. Сейчас позову внуков, они напишут. Сам-то я неграмотный. Только фамилию свою могу написать.
Тут он позвал ребятишек, и один из них, постарше, записывает со слов деда, как произошла катастрофа. Старик расписывается и приговаривает:
— Люди видели, как на меня он хотел сесть, а потом поднялся вверх и упал. Люди не соврут, если мне не веришь... Свидетели есть.
— Не надо свидетелей, Рахим-уста. Мы верим вам. Спасибо.
Я пожимаю старику руку и отправляюсь к сгоревшему самолету. Теперь мне совершенно все ясно: Большов в самую последнюю минуту, когда их жизнь висела на волоске, когда была еще маленькая надежда спастись, пожертвовал последней возможностью. Они погибли во имя жизни этого старика-седельщика.
К обеду мы возвращаемся в часть. Я сразу иду к Бабаеву, рассказываю все, что удалось выяснить, и отдаю ему письменные показания старика. Бабаев читает н согласно кивает головой:
— Они совершили геройский поступок. Подумать только, сколько гуманности в их поступке! Знаете что, сержант Природин,— говорит замполит.— Изложите все это и поместите отдельной главкой в истории нашего полка. В окружную газету тоже напишите. И — покрасочнее! Не стесняйтесь возвеличивать достойных. Это — подвиг мирного неба!
— Слушаюсь, товарищ подполковник.
Проходит неделя, другая, и жизнь входит в свою привычную колею. Опять — матчасть, опять полеты.
О смерти Кости стараются не говорить. У всех иная забота, и вопрос один и тот же. Спрашивают шутливо:
— Ну, как тут поживает наш Алешка Трошкин? Вот тебе пол-литра беленькой, держи!.
Нина каждый раз отказывается, поскольку молоко для сынишки она берет в санчасти, да и Рустам-бобо — председатель колхоза, — со своим шофером присылает. Все, конечно, об этом знают. Но всякий несет заветную «бутылешку». Нина побледнела, осунулась, постарела сразу. Мы с Чары рассказали ей подробности гибели Кости и Большова, дали понять, чтобы гордилась своим мужем. Не знаю, помогло ли, но слушала Нина внимательно. И лишь сказала:
— Так просто они, конечно, не отдали бы жизнь...
Недели две я не звонил Тоне. Не до этого было. Наконец, когда Чары получил очередное письмецо от Оли и передал мне привет, я спохватился и сразу же — на коммутатор.
— Здравствуй, Тоня...
— Как живешь, Маратка? Почему не звонишь и не пишешь?
— Дел много, занят очень...— Не скажешь же ей по телефону, что у нас случилось.
— А на литобъединение ты приезжаешь?
— Нет, Тонечка. Два собрания уже пропустил.
— Эх, ты, горе-поэт. Ну, приезжай, я очень жду тебя.
Проходит еще несколько дней. И вот опять серьезнейшее событие. В полк пришли контейнеры с учебными пособиями по изучению новой техники. Контейнеры привезли с вокзала на «студебеккерах», сгрузили, вскрыли и весь день развешивали в классах плакаты, схемы реактивных самолетов и моторов. Тут же пошли толки: полк переквалифицируется на реактивные истребители. «Ил-10» уже устарел. Не та скорость, и маневренность не та. Разумеется, переход на реактивную технику произойдет не сразу, потребуется время. Поэтому пока что будут проходить теоретические занятия и сдача экзаменов по турбореактивному двигателю. Сразу же в эскадрильях стало известно: всему летному составу вменено освоить на «Ил-10» фигуры высшего пилотажа: «штопор», «мертвую петлю» и «бочку». Фигуры эти с успехом выполняют летчики-истребители. На штурмовиках же освоили высший пилотаж пока лишь одиночки. Но штурмовик «Ил-10» просто обязан вертеть «штопора» и закладывать «мертвые петли». Ведь он выполняет функции истребителя и бомбардировщика одновременно.
Вскоре узнаем: образована инструкторская группа асов. В нее вошли Герои Советского Союза — Дзюба, Михайлов и еще несколько летчиков, в их числе и мой командир — Хатынцев. А это значит, и мне придется подниматься ввысь и падать в диком штопоре в синюю бездну. У меня заранее захватывает дух.
Встретился в коридоре во время перерыва с Хатынцевым. Он спрашивает шутливо:
— Пользовался когда-нибудь штопором или вилкой шампанское открываешь?
Я уже знаю, о чем речь. Отвечаю в его же тоне:
— Когда будем открывать шампанское?
— Ну, ты у меня прямо молодец! — смеется Хатынцев.— С полуслова понимаешь. А если серьезно, то так. Прежде всего скажи, как настроение? Как нервишки?
— Пугаете, товарищ лейтенант?
— Ни в коем случае. Просто хочу, чтобы собрался. Чтобы все налицо: воля, спокойствие, выдержка.
— Постараюсь, товарищ лейтенант.
— Ну, тогда будь здоров. Я за тебя спокоен.
Полеты по выполнению фигур высшего пилотажа назначены на среду. Привожу, что называется, себя в порядок. Книг не читаю, о любви не думаю, сплю крепко и ем с завидным аппетитом. Во вторник под присмотром инструктора парашютной подготовки стрелки собственноручно укладывали свои парашюты. После обеда занимались физподготовкой: прыгали через «козла», крутились на турнике и играли в футбол. В среду — подъем в шесть утра. Надел комбинезон, шлемофон, взял парашют и отправился прямо на взлетную полосу. Вскоре со стоянки, следом за героями-асами, вырулил «двойку» Хатынцев. Поздоровались. Спросили друг у друга о самочувствии. У обоих настроение бодрое. Я надеваю парашют и залезаю в свою кабину.
Полеты ответственные, но проходят без всякой «помпы». Как всегда, на старте рация и обыкновенный стол, за которым сидит хронометражист. Стартер с флажком прогуливается. Вот отправляется в небо Дзюба. Самолет уверенно разбегается и горкой взмывает вверх. С этого момента мы следим за ним, стараясь ни на секунду не выпустить из поля зрения. Самолет Дзюбы забирается все выше и выше. Поблескивают на солнце крылья, доносится ровный гул, и вот «Ил» вошел в штопор: делает три витка и выходит в горизонталь, теряясь на темном фоне Хурангизских гор.