Зодчие. Скитания
Шрифт:
Андрей шел среди нищих, посматривая на видневшийся невдалеке Андроньевский монастырь. Отовсюду доносился стук топоров, скрипели возы с бревнами, камнем, тесом.
Голован везде видел признаки оживленного труда, и ему казалось, что он принял правильное решение искать работу в Москве. Вдруг Андрей замер, низко опустил голову: навстречу на гнедой лошади ехал Мурдыш. Богатая шуба нараспашку открывала раззолоченную ферязь с бирюзовыми пуговицами, ноги в желтых сафьяновых сапогах опирались на серебряные стремена. Княжий тиун небрежно помахивал плеткой и свысока смотрел на встречных. За ним следовали слуги.
Убогие отошли к сторонке,
– Расступись, народ, воевода плывет!
– Дешево волк в пастухи нанялся, да мир кряхтит!
– Ишь пышет, разбойник! Разминулись благополучно.
– Как мне теперь быть, дедушка Силуян? – тревожно спросил Голован.
– Ходи с опаской, изловить могут. Побудешь с нами, покудова заручки не найдутся…
Нищие остановились в Сыромятниках, у знакомой бабы-пирожницы. Разбившись по двое и по трое, убогие пошли за подаянием. Андрей присоединился к деду Силуяну и слепому Лутоне, которому служил поводырем.
Первый день, когда Голован отправился с нищими, запечатлелся в его памяти.
Они шли по правому берегу Яузы. Перегороженная плотинами, речка разливалась прудами, подернутыми тонким льдом. Под плотинами стояли мукомольные и шерстобитные мельницы. Местность была заселена мало. Редко попадались по крутым берегам Яузы убогие избенки.
Дальше домики стали попригляднее, плотнее лепились друг к другу.
– Здесь государевы серебряники живут, – объяснял дед Силуян, отлично знавший Москву. – Делают они к государеву столу серебро: кубки, чары, корцы [84] и всякие иные столовые посуды… Они же, серебряники, готовят украшенья на конские сбруи и на пищали огнестрельные и куют серебряные стремена…
84
Корец – ковшик
Головану, любителю мастерства, захотелось посмотреть, как работают серебряники. Но для него, нищего в лохмотьях, это была неосуществимая мечта.
Оставив Яузу, Силуян и его спутники повернули вправо – на Солянку. По улице движение шло бойко, но вид ее разочаровал Андрея: сплошные высокие заборы с воротами, покрытыми потемневшими двускатными кровельками. Головану, сыну искусного плотника Ильи Большого, лучшего резчика в округе, украшения карнизов и свесов показались бедными.
Одни ворота распахнулись – выехал обоз. Нищие приткнулись к воротному столбу. Голован рассмотрел внутренность двора.
«Боярская усадьба», – подумал Андрей.
Хоромы стояли посреди двора, людские избы и службы разбросались повсюду. Ворота караулил дюжий мужик, а рядом прыгал на цепи огромный пес.
– С опаской бояре живут! – добродушно сказал дед Силуян.
Закрывая ворота, сторож закричал:
– Эй, нищеброды, чего сглядываете?
Сердитый и острый на язык Лутоня сразу нашел ответ:
– У твоего боярина сглядишь! У него каждая деньга алтынным гвоздем [85] прибита!
85
Деньга – полкопейки; алтынный гвоздь – такой, который стоит алтын, то есть три копейки.
– А ты ведаешь, слепень?
– А то нет? Видать сову по полету!.. Э, да я и тебя по
Любопытная московская толпа, собравшаяся вокруг, захохотала. Побежденный в острословии привратник скрылся, буркнув:
– Проходи, проходи! Ты тоже молодец: борода с помело, а брюхо голо…
Лутоня отправился дальше, распевая густым басом:
86
Чужая обедня – церковная служба, заказанная другими.
– А вот подайте пищу на братию нищу! Мы, нища братия, бога хвалим, Христа величаем, богатого боярина проклинаем…
Окруженные ребятишками, которых привлекала богатырская внешность Лутони и мрачное, неподвижное его лицо, добрели нищие до Варварки. [87]
Эта улица, в которую они прошли через ворота Китай-городской стены, оказалась богаче Солянки. Тут даже попадались боярские хоромы, горделиво глядевшие на улицу, а не спрятанные в глубине усадьбы.
87
Ныне улица Разина.
Улица поражала многолюдством. Людской рокот оглушил Голована. Толпы народа катились встречными потоками; людские водовороты возникали на перекрестках, возле лавчонок, где продавали съестное.
Баба, торговавшая пирогами, выхваляла товар пронзительным голосом:
– А вот пироги! Пироги горячи!
– Бублики! Бублики! – ревел дюжий парень. – На деньгу десяток, а дырки в придачу!
– Отчего зачался мир-народ на земле?.. Отчего у нас ум-разум?.. – не смущаясь общим гамом, заунывно тянули Силуян и Лутоня.
Андрей держался поближе к слепому, боясь затеряться в сутолоке.
– Боярин едет! Боярин! – раздались крики.
Верховые холопы с нагайками неслись по улице, и народ бросался кто куда. Не успевших ускользнуть настигали удары под хохот толпы. Досталось и Лутоне с Андреем, замешкавшимся на дороге.
Боярин проехал гордый, надменный, высоко держа голову в драгоценной меховой шапке, сурово глядя на толпу. За ним следовала свита.
– Я тебя, малый, в Кремль поведу! – сказал дед Силуян, когда наконец миновали суматошливую Варварку.
Они прошли Пожар, [88] пробираясь сквозь людскую гущу.
Андрей не обращал внимания на толчки и ругань встречных, он забыл даже про Лутоню.
День был ясный. Солнце играло на многочисленных куполах и главах кремлевских церквей, на жарко блестящих медных крышах царских хором.
У Голована разбегались глаза, он не знал, куда смотреть. За высокими стенами красовался иной мир, о котором он слыхал только по рассказам старого Булата и который теперь представился ему воочию.
88
Пожаром прежде называлась Красная площадь.