Зодчие. Скитания
Шрифт:
Камая вывели из города и отпустили.
Ночь прошла в мрачной, настороженной тишине. Для многих и многих тысяч бойцов эта ночь была последней в жизни.
Глава XVII
Решительный день
Настало воскресенье, 2 октября 1552 года.
У последних двух подкопов шли окончательные приготовления. Бочки с порохом закатили вглубь накануне, свечи были воткнуты в рассыпанный порох. Царь приказал произвести взрывы на рассвете и, когда будут взорваны стены, начинать приступ.
Между Арскими и Кайбацкими
Тысячи воинов Большого полка ждали в боевой готовности.
Князь Михаила Воротынский рвался в битву: он хотел доказать гордецу Курбскому, что только теперь увенчается битва победой и в этой победе немалая доля будет принадлежать ему, Воротынскому, умному и дальновидному полководцу, старшему воеводе в войске.
Ударил страшный взрыв у Булака-реки: русские розмыслы подорвали подкоп между Аталыковыми и Тюменскими воротами. Еще не умолк грохот, как оттуда донесся гул множества голосов: полк Левой Руки ринулся в бой.
Михаила Воротынский подскакал на храпящем коне:
– Скоро ли у вас?
– Свеча зажжена давно, – ответил Выродков. – По моему расчету, вот-вот должен быть взрыв.
Услышав слова розмысла, люди поспешно отступили подальше: ожидали взрыва страшной силы; пятьдесят полномерных бочек зелья могли взорваться с минуты на минуту.
Люди прислушивались с остановившимся дыханием.
Но мгновения текли, невозвратимые мгновения, а земля молчала.
Там шел бой. Татары, без сомнения, бросили туда большие силы, они могут смять рать Плещеева и Серебряного. А здесь полки стоят недвижно, не в силах подать помощь гибнущим братьям…
– Ты что же, безумный! – налетел на Выродкова белый от гнева Воротынский. – Со смертью играть вздумал?..
Смущенный розмысл отстранился от напирающего коня.
– Рассчитывал хорошо, а может, ошибся. На ветру свеча быстрей горит, а в затишке медленней…
Воротынский схватился за голову.
– Братцы! Воины! – тоскливо вскричал он. – Гибнет наше дело!..
Он не договорил, как Голован с зажженным факелом бросился к устью подкопа. Но его догнал Аким Груздь и вырвал из его руки факел:
– Не забывай меня! – И Груздь, освещенный пылающим факелом, вскочил в темный прямоугольник входа.
– На погибель кинулся!.. – пронесся смутный вздох в потрясенной толпе, а у Голована покатились слезы.
В страшном ожидании прошло минуты две. И вдруг земля вздрогнула, все покачнулись, иные не устояли на ногах. Мгновение спустя из-под стены вырвался пламенный сноп чудовищной толщины, неся на себе огромные глыбы камня, земли, разорванные трупы людей, разметывая толстые бревна, как щепки…
В первые минуты после взрыва никто ничего не слышал. Люди видели круглые, разинутые рты товарищей, сами кричали, но все было немо для них, и лишь
Немало и московских людей нашли смерть под обломками камней и бревнами.
Через ров, заваленный землей, щебнем, деревом, устремились в город русские воины. Пролом был слишком узок, чтобы пропустить наступающих, и в горле его теснились и бурлили людские толпы.
Отчаянно лезли вперед ратники, толкая друг друга. А перед ними выросла стена татар с остервенелыми лицами, с глазами, налитыми кровью…
Многие стрельцы пали здесь, сраженные копьями, изрубленные саблями…
Нечай и Демид Жук, как всегда рядом, пыряли в ряды врагов острыми, окованными железом рогатинами.
Ничипор Пройдисвит, в белой рубахе, подпоясанной широким алым поясом, в барашковой, лихо сдвинутой набекрень шапке, помахивал кривой саблей, точно играючи, но от ее небрежных взмахов валились люди, отлетали руки и головы… Густо забитое людьми пространство расчищалось перед темноусым украинцем. Татары бежали от страшного бойца.
Василию Дубасу негде было размахивать длинным ослопом. [170] Парень догадался: он переломил его, засунув под камень, и начал действовать обломком. Он с размаху опускал его на голову врагов.
Филимон крушил татар тяжелым бердышом, но не спускал глаз с шедшего рядом Голована и не давал ему зарываться вперед.
– Ты мой теперь, Ильин! Ежели я тебя не уберегу, Акимкина душа с того свету ко мне за ответом придет. Знаешь ведь, как он тебя любил!
На мостках через рвы, на обваленные стенах, на каждом свободном клочке земли кипела сеча…
170
Ослоп – дубина, жердь
Хан Едигер пытался броситься к Арским воротам с последним запасным полком, под сенью священною зеленого знамени, но сеид и знатные не пустили его.
Руководить обороной у места прорыва отправились три неразлучных друга: князья Ислам и Кебяк и маленький кривоногий Аликей-мурза.
Трем зачинщикам казанского восстания не суждено было пережить гибель родного города. Первым пал Аликей. Голову маленького мурзы разнес своей страшной дубиной Васька Дубас. Погиб изрубленный казачьим мечом князь Ислам. Угрюмый богатырь Кебяк схватился с Ничипором Пройдисвитом. Недолго выбивали сабли сверкающие искры: Кебяк упал, сраженный насмерть.
Другие предводители стали на место погибших.
Повсюду шел жаркий бой. С разных сторон наседали московские полки, чтобы не дать татарам сосредоточить силы в одном месте.
Через пролом стены меж Аталыковыми и Тюменскими ворогами ворвались в Казань ратники воевод Василия Серебряного и Митрия Плещеева. Полк Правой Руки, ведомый Курбским и Щенятевым, подставил осадные лестницы у Муралеевых и Елабугиных ворот и штурмовал город с севера, от Казанки-реки, в непосредственной близости к ханскому дворцу. Ертоульный полк наступал на Збойлевы и Кайбацкие ворота.