Зодчие
Шрифт:
Гордый доверием отца и важной задачей, юный Семен весело отправился в путь с большебородым Баженом. Умный мужик оказывал мальчику преувеличенное почтение, советовался с ним по самым мелким вопросам.
– Как прикажешь, боярич: дальше поедем али на ночлег остановимся? – спрашивал он под вечер.
– А ты как полагаешь?
– Мы что же! Конишки пристали. А впрочем, воля твоя, ты хозяин: повелишь – дальше поедем.
– Давайте останавливаться.
– Эй, холопы! – орал во все горло Бажен. – Боярич приказал ночлег строить: раскидывайте шатер. Да живо
Сеня краснел от гордости. Но пока он, уложившись спозаранку, спал крепким детским сном, Бажен устраивал дела. И сам успевал сделать за ночь большие концы, и преданные ему слуги ухитрялись повидать кого нужно и все подготовить к следующему дню.
Приехали на лесную порубку. Здесь валились сосны-великаны. Такой мачтовый лес шел на стропила для крыш. Из крепких дубов выделывались связи для стен.
Лесорубы, прослышав, что из Москвы едет царский доверенный, собирались пожаловаться на плохое житье в сырых, дымных землянках, на голод, подтачивавший силы.
– Всё как на ладонке выложим, – сговаривались мужики. – Кормов вовсе не дают. Что промыслишь в лесу, то и твое. А когда промышлять, коли с зари до зари лес роним!.. Ни хлеба, ни круп… Соли сколько месяцев не видим… Одежонка с плеч сползла, лаптишки побились… Всё, всё обскажем!
Но им не удалось выполнить свое намерение. Подручные Бажена успели побывать тут до приезда Сени. Недовольных работных людей десятники угнали в глушь леса; остались только надежные – приказчичьи прихлебатели.
– Как живем, спрашиваешь? – Они стояли перед Сеней Ордынцевым с умильными улыбками, переминались с ноги на ногу. – Живем, не обидеть бы твою боярскую милость глупым словом, хорошо. Приказчики у нас, дай им бог здоровья, печные, старательные… Кормят, хоша бы и дома так ести…
Сеня всмотрелся в здоровенного детину с багровым шрамом на щеке:
– Кажись, я тебя видел третьеводни на другой порубке?
Уличенный не смутился:
– Точно, побывал я там: брательника ездил проведывать. Брательник у меня тамотка работает – как мы, лес валит.
Сеня хоть и был неопытен, но заметил: лесорубов слишком мало, если судить по грудам леса, наваленным на поляне.
– Где остальные?
– Остальные?.. – Бажен раскинул бороду веером. – А я их по лесу разослал: зайчишек да лисиц загонять, чтоб было чем твоей милости потешиться.
Страстный охотник, Сеня забыл обо всем, глаза загорелись от удовольствия:
– Когда будем охотиться?
– Завтрашний день, полагаю. Сегодня устал ты, и ежели тебя истомлю, мне твой батюшка спасибо не скажет.
На следующий день Сеня стоял под деревом с легкой пищалью, отделанной серебром, и бил набегавшее зверье. В загонщиках, мелькавших в лесу, дико ухавших, колотивших трещотками, он не мог распознать людей, представленных ему накануне. А вдали грохотали и рушились огромные лесины, сваленные теми самыми мужичонками, что собирались жаловаться бояричу…
Не удалось Сене поговорить по-настоящему и с углежогами. Этим тоже жилось не сладко.
Насквозь пропахшие дымом, с воспаленными глазами, с резкими черными морщинами на грязных лицах, углежоги ни днем, ни ночью не знали покоя – вечно настороже около угольных куч. Прорвалось пламя – заваливай землей. Прозеваешь – сгорит вся куча…
За плохо выжженный уголь, за недостаточное его количество надсмотрщики заставляли ложиться под плети. Много горечи накопилось в душе у углежогов, много жалоб готовили они, но и им не дали возможности пожаловаться хитрые уловки Бажена. Он не стеснялся, поколесив по лесу два десятка верст, вернуться обратно и показать мальчугану тот же пожог с другой стороны. А работников, черных как черти, с замазанными сажей лицами, с нахлобученными на лоб мохнатыми шапками, разве узнаешь!
При осмотре каменоломен Бажен поступал проще: всех непокорных и недовольных загоняли поглубже в карьеры, где их стерегли десятники с бичами. Наверху Ордынцева встречали приказчики с верными холуями. По их рассказам, все шло хорошо.
А если Сеня выказывал намерение спуститься в каменоломню, Пущин решительно восставал против этого.
– Ты высокого порождения человек, – заявлял он, сурово хмуря брови и топорща огромную бороду, – не нам, смердам, чета. Упаси бог, несчастье: как я за тебя перед батюшкой отвечу?
– Выпусти ломщиков, я с ними поговорю.
– Нет, и не проси. Они урок не выполнят – кто будет повинен? Да на что тебе они? Вот ломщики – расспрашивай!
Сеня вернулся в Москву, не разузнав ничего. А безобразий творилось много. Целовальники, сговорившись с боярскими и княжескими тиунами, требовали на работу зажиточных мужиков. Те откупались, предпочитая потерять деньги, чем здоровье. Повинность перекладывалась на бедноту, у которой не было и алтына задобрить начальство. Мужики шли в лес или на каменные ломки, а их жалкое хозяйство приходило в упадок.
Поставщики грабили царскую казну, представляли ложные счета. Если нельзя было означить преувеличенную цену, то преувеличивали количество сданного материала, а приемщики подтверждали это, прельщенные поминками. И хоть строгие царские указы грозили рубить руки за воровство, но это не устрашало лихоимцев.
Вернувшись в Москву, Сеня доложил отцу, что все благополучно, работные люди не жалуются, работы идут полным ходом.
Потом с воодушевлением стал рассказывать о замечательных охотах и рыбных ловлях, которые устраивал ему предупредительный Бажен.
Федор Григорьевич покачал головой:
– Где молоденькому петушку перехитрить старую лису!
Из всех целовальников заслужил доверие Ордынцева только Нечай, назначенный на должность по представлению Голована.
Грамотный и честный мужик возбудил недовольство прочих целовальников: в его счетах цены на купленное были ниже, чем у других.
Ордынцев предлагал Нечаю:
– Хочешь, выпрошу у царя позволение поставить тебя старшим целовальником заместо Бажена?
Нечай низко кланялся: