Золотая чаша
Шрифт:
– Могу я спросить, что тебя тревожит? Не могу ли я чем-нибудь помочь?
– Я собиралась попросить вашу мать одолжить мне некоторую сумму денег.
– Сядь, Анна. Расскажи мне все подробно.
– Но я вас задерживаю. Вы в пальто.
– Тогда я его сниму. Спешить мне некуда.
Она вновь опустила глаза, устремив взгляд на стоявшую на полу корзинку с вязанием. Разговаривая с ней, он обратил внимание, что ее иностранный акцент был теперь едва заметен. Ну что же, она, вероятно, многому научилась за то время, что он ее не видел…
– Мой
Она продолжала быстро говорить, время от времени останавливаясь, чтобы перевести дух, и он видел, что этот рассказ был для нее истинной мукой.
– Если бы у него… если бы у Джозефа было две тысячи долларов, он смог бы приобрести этот дом, они вдвоем отремонтировали бы его, а затем продали бы. Он говорит, что так все и начинают. О… – вдруг воскликнула она почти сердито, – я не хотела приходить сюда и просить! Почему люди должны одалживать деньги человеку, которого они даже не знают?
– Полагаю, единственная здесь причина – их желание, – он улыбнулся.
– Вы хотите это сделать?
– Да. И уверен, мама поступила бы точно так же, если бы она была сейчас здесь, поэтому я сделаю это вместо нее.
В глазах Анны было изумление. Судя по всему, она была почти уверена, что ей откажут; она явно не рассчитывала так быстро получить согласие. О… но он просто должен был что-то для нее сделать! Должен был показать ей, что у него есть сердце и ему знакомо раскаяние…
– Ты обладаешь мужеством и силой духа, – сказал он. – Поэтому-то я и хочу это сделать.
Чековая книжка лежала у него в кармане. Он достал ее и взял ручку, испытывая в этот момент чувство спокойной уверенности и силы, которое всегда приходит к тебе, когда ты кому-то можешь помочь.
– Как зовут твоего мужа?
– Джозеф Фридман.
– Вот, возьми! Две тысячи долларов. Когда вернешься домой, скажи ему, чтобы он сразу же поставил здесь свою подпись. Это долговая расписка. Ты можешь послать ее мне по почте. Хотя, нет, отправь ее по этому адресу моей матери.
Похоже, она едва сдерживала слезы.
– Не знаю, что и сказать!
– Не надо ничего говорить.
– Муж будет вам очень благодарен. Вряд ли он ожидал, что… но это было для него последней надеждой. Видите ли, нам больше не у кого попросить такую сумму денег.
Конечно же, все это было идеей ее мужа. Он несомненно заставил ее прийти сюда. Какой же, наверное, было для нее мукой нажать на звонок! Он вспомнил, как она убежала из этого дома в то утро…
– Он такой хороший человек. Самый честный, самый добрый и порядочный на свете…
С души ее свалилась огромная тяжесть и, почувствовав облегчение, почти счастливая, она сейчас без умолку болтала, не в силах остановиться.
– Должно быть, я кажусь вам ужасно глупой, правда? Какая женщина скажет, что ее муж нечестен?
Он рассмеялся.
– Немногие, думаю. Надеюсь, эти деньги помогут тебе добиться того, что ты хочешь, Анна.
Господи, подумал он, о чем мы говорим! Какое мне дело до ее мужа? Когда-то я прижимал ее к своей груди, говорил ей что люблю ее, а сейчас мы разговариваем с ней о ее муже и двух тысячах долларов!
В комнате было слишком жарко. Она расстегнула жакет; ее блузка была отделана рюшами.
– Расскажи мне, – попросил он, – расскажи мне о своем малыше.
– Ему четыре года.
– Он похож на тебя?
– Не знаю.
Губы ее изогнулись в улыбке. Как он мог забыть об этой ямочке на ее подбородке?!
– Волосы рыжие?
– Нет, светло-русые. Вероятно, потом они станут такими же темными, как и у его отца.
Внезапно что-то сдавило ему грудь, так что он чуть не задохнулся. Он вдруг необычайно ярко представил себе Анну и этого другого мужчину в момент зачатия ребенка. Слово муж не задевало его раньше, оно не осознавалось им в полной мере до того момента, когда она сказала: «…как у его отца». Итак, она и этот мужчина… они… Господи, какой же ты дурак, Пол! А ты что думал? Он уставился на нее, на крошечные жемчужины в ее ушах, на грудь, слегка колыхавшуюся в такт дыханию под тонкой белой блузкой, на шелковистые пряди волос, упавшие ей на щеки, волос, которые этот мужчина мог распускать и целовать, когда и сколько ему хотелось.
Сердце вновь заколотилось в его груди. И словно сквозь толстый слой ваты он услышал собственный голос:
– Знаешь, ты стала еще красивее, чем раньше, Анна. И ее ответ:
– Правда?
Внизу на улице прогудел автомобиль. Гудок донесся словно издалека; улица, город, мир отошли куда-то вдаль. Вся вселенная сузилась для него в этот момент до размеров комнаты и дивана, на котором сидела Анна. Снова она опустила глаза; Господи, да ее ресницы были темными, а совсем не рыжими! Неужели он никогда этого не замечал? Внезапно ему показалось, что она, как зачарованная, чего-то ждет; похоже, у нее мелькнула та же мысль, что и у него…
На ковре дрожало яркое пятно света. В следующее мгновение он подумал: нет, пятно неподвижно, просто все дрожит у меня перед глазами. Тишина была такой абсолютной, что у него звенело в ушах; это был высокий тонкий звук, как от насекомых на лужайке в конце лета; звон усиливался и стихал и снова усиливался, а он все ждал и, наконец, больше был не в силах ждать…
Он опустился на пол и уткнулся лицом в ее колени. Ее ладонь погладила его по волосам. Он поднял голову, или это она, наклонившись, приподняла ее? Поцелуй был самым долгим, самым сладким… Его пальцы нащупали пуговицы на ее блузке, невидимые под рюшами. Не прерывая объятия, они, сначала медленно, затем с лихорадочной поспешностью начали освобождаться от мешавшей им одежды.