Золотая голова
Шрифт:
— Я не смогу родить тебе ребенка, даже если захочу. Он ничего не сказал, и я продолжила:
— Думаешь, я до встречи с тобой жила монахиней? Вряд ли тебя надо в этом разуверять. Но я ни разу не забеременела. Хотя никаких мер против этого не предпринимала. Я бесплодна.
— Тебя убедили в этом лекари или знахарки?
— Нет. Зачем мне лекари, во всем я совершенно здорова. Кроме одного.
И снова Тальви повел себя не так, как я ждала. Любой мужчина заявил бы: «Ты врешь. Ты выдумала это, пока бродила по лесу». Но Тальви и глазом не повел.
— Ты плохо слушала, что я говорил тебе утром. Мы взрослеем позже обычных людей. Позже вступаем
И я сказала ему то, что он не сказал мне. Не сдержалась. Прошипела:
— Врешь!
Он усмехнулся — теперь он мог позволить себе смеяться.
— Это легко проверить. Правда, потребуется некоторое время. Но у тебя есть возможность доказать, что я ошибся. А если ты откажешься, значит, знаешь, что я прав, и боишься.
— Боюсь? Тебя?
— Себя. И собственного долга.
— Долга. Раньше я убивала, мошенничала, лгала ради выгоды. Теперь это приходится делать из долга. И сверх того еще спать с тобой и рожать от тебя
— тоже из долга. Несчастный ты человек — человек, не возражай. Ты даже не понимаешь, что это делается не ради долга, а совсем по другим причинам. Иначе жизнь была бы вовсе невыносима. Ты, наверное, думаешь, что поймал меня в ловушку. Вряд ли ты станешь угрожать вернуть меня в тюрьму или что-нибудь в этом духе. Это для тебя слишком мелко. И потому мне придется остаться с тобой. Добровольно. Что ж, я останусь. Но учти, я многому научена. Если раньше я не пыталась вытравить плод, это не значит, что я не сумею сделать этого впредь!
— Пустые слова. Ты никогда не сможешь причинить вреда ребенку, даже чужому, тем более — своему.
— С чего ты так уверен? Все говорят, что у меня нет сердца.
— Я знаю тебя лучше, чем ты думаешь. Потому что помню то, что ты забываешь. Как ты, например, рассказывала сказки той грязной девчонке в «Белом олене», каким голосом ты с ней разговаривала…
Я соскочила с парапета и отвернулась. У меня не было сил смотреть на Тальви.
— Вот так. Ты не бросишься с террасы вниз головой и меня не попытаешься прирезать. Иначе бы я действительно ошибся. Но ты предпочтешь все обдумать и придешь к правильному выводу. А теперь ступай к себе. Я сказал далеко не все, что знаю, а знаю я далеко не все, что бы хотел. Но и с тем, что ты услышала, поначалу нелегко справиться.
Он был прав, даже если лгал во всем остальном. Мне понадобятся время и силы, чтобы совладать с тем, что я узнала. Не верю, что я когда-нибудь сумела бы с этим свыкнуться. Сейчас мне хотелось одного — уйти.
Тальви сильнее меня, он во всем сильнее меня, он всегда выигрывает… но если я все обдумаю и найду выход, возможно, я сумею победить его…
Но в сознании моем царил полный разброд, и голова могла бы с полным основанием заслужить звание не золотой, а чугунной. Впервые я пожалела о том, что не умею напиваться. Может быть, я сумею уснуть и хотя бы во сне забуду все, что случилось за день… и за ночь… А еще лучше — все, начиная с того мгновения, когда мне не отрубили голову.
И лишь когда я уже добрела до комнаты, на дне темного колодца, в который обратилась моя способность мыслить, юркой рыбкой плеснул вопрос: откуда Тальви знает, что я рассказывала сказки дочке служанки? Какие такие таинственные способности ему об этом поведали? Или он просто подслушивал за дверью?
Плеснул и исчез.
— Когда языческий мир умирал, ревнители истины крушили статуи обольстительных Венер и Диан, как богомерзких идолов. А сейчас потомки этих ревнителей готовы выложить за уцелевших идолов любые деньги. Либо создают новые. Стоит ли отдавать дань этой непоследовательности?
— Но есть же непреходящие понятия о красоте! — возразил Антон Ларком.
Эисанский рыцарь прибыл в замок через пять дней после нашего, с позволения сказать, объяснения с Тальви. Вот уж никогда бы не подумала, что обрадуюсь его приезду. Хотя общество Рика Без Исповеди было бы мне еще милее.
Он прикатил в сопровождении всего лишь одного слуги, по его собственным словам — из Гормунда. Там располагалось одно из капитанств ордена. Что наводило на определенные мысли. К тому времени, когда я присоединилась к ним, он, несомненно, уже успел поведать Тальви о намерениях своих собратьев, и последний предложил продолжить беседу в саду.
Ларком сегодня так не смущался, как при наших предыдущих встречах, и даже позволил себе пошутить.
— Уж в своем-то саду вы можете не опасаться, что нас подслушают.
— Вот уж в чем я не была бы уверена! — бросила я.
— Нортия, я согласен с вами, что нужно соблюдать конспирацию, но порой мне кажется, что вы впадаете в чрезмерную подозрительность…
Тальви ничего не сказал, но во взгляде его была насмешка. Из-за того, что он проговорился насчет «Белого оленя», непреложно вытекало, что, пока я находилась поблизости от Тальви, слежка за мной велась непрерывно. Он мне не доверял и ждал какого-нибудь подвоха. И дождался. Подслушав мой разговор с Ансу — не важно, сделал ли это он сам или кто-то из его людей. Именно так он «узнал про актеров».
— Мне известно о соглядатае. — Ларком, безусловно, обращался ко мне. — Мы успели встретиться с Хрофтом. Но ведь это так удачно — что вам удалось его распознать!
В его голосе послышалась некоторая зависть. Как будто на нашу долю достаются сплошные увлекательные приключения, а он — в стороне. Дитя малое, право слово.
— Так ведь и он меня распознал. И теперь его хозяева будут вести себя осторожнее.
— А разве нам это не выгодно?
Я вздохнула.
— В Гормунде были беспорядки, наподобие тех, что в Эрденоне и Свантере?
— Нет. И это довольно странно, потому что в Гормунде находятся отделения крупных южных торговых компаний.
— Действительно. Не пора ли мне съездить туда, выяснить, в чем дело? — Я оглянулась на Тальви.
— Не пора, — отрезал он.
И тогда Ларком, уловив возникшую неловкость, спросил, почему Тальви не следует распространившемуся ныне обычаю украшать сад статуями… Пошли какие-то общие фразы, я помалкивала, но окончательно выпасть из разговора мне не удалось.
— А может, вы и правы, — продолжал витийствовать Ларком. — Красота статуй совершенна, но это безжизненная красота. На парадной лестнице нашего дома стоят статуи Дианы и Аполлона. Они прекрасны, но в детстве я их боялся. Из-за глаз. Вы замечали: древние скульпторы, чтобы добиться иллюзии живого взгляда, оставляли пустоты в зрачках статуй. И этот взгляд, наполненный тенями, не столь живой, сколь страшный. А когда этого не делают, неподвижный взгляд статуи застывает в вечном столбняке. А вот ваши глаза, — он внезапно повернулся ко мне, — не сумел бы изобразить и художник, не то что скульптор. Они зеленые и в то же время золотые.