Золотая голова
Шрифт:
Я облеклась в платье, выданное мне госпожой Риллент в первый день моего пребывания в замке, и старые башмаки. И направилась к Тальви.
На душе у меня было так смутно, как еще ни разу за последние месяцы. Я не представляла, чего ждать от предстоящего разговора. Вполне вероятно, что, получив последнее доказательство своей власти надо мной, Тальви скажет, что я могу направляться вон. И может, я бы даже это предпочла — в сорочке или без. Но я сомневалась, что он так поступит. Он говорил: «Служба твоя окончится, когда ты сама почувствуешь, что долг выполнен».
Я
Мойра препроводила меня к кабинету, откуда два дня назад — всего два дня! — госпожа Риллент выводила меня, как больную, и Мойра это видела. Но сейчас было утро, а не вечер, окно в кабинете, залитом солнцем, распахнуто настежь, и ничто, казалось бы, не напоминало о том бредовом происшествии.
Но резной костяной ларец стоял на столе. Закрытый. И рядом лежали два манускрипта. «Хроника утерянных лет» и «Истинные сокровища Севера».
Тальви сидел в кресле, в том, куда усадил меня после обморока — или припадка, или что там это было. Он не поздоровался (я не припомнила, впрочем, чтоб он когда-либо здоровался или прощался со мной), просто сказал:
— Пришло время нам с тобой поговорить. И лучше сядь, потому что разговор будет долгий.
А вот сесть он мне предложил впервые. И даже заранее озаботился, чтоб сюда принесли еще одно кресло. Во всяком случае, я не заметила, чтоб в прошлый раз оно здесь было.
Но Тальви снова умолк, встал и отошел к окну, возможно собираясь с мыслями. В тот миг мне показалось, будто мы находимся не в кабинете, а в номере «Белого оленя», и за окном качаются ветки яблони. Полтора месяца не прошло, я только что с эшафота, и чужой, незнакомый человек стоит передо мной.
Но я не собиралась мучаться больше того, что мне отмерено. Поэтому, против обыкновения, решила подтолкнуть беседу.
— Ты хочешь рассказать мне, зачем я тебе на самом деле нужна.
— Да. Я выжидал, потому что должен был проверить тебя. Убедиться, что я не ошибся. А все остальное — так, побочные развлечения.
Я не спросила, входила ли в число побочных развлечений и нынешняя ночь. Спросила:
— Проверить — на что? Убедиться — в чем? Он отошел от окна, кивнул в сторону ларца и рукописей.
— Это ты считаешь проверкой? Подсунуть мне бредовые сочинения, от которых я сама начала бредить наяву? Ты в своем уме?
— Ты сама не веришь в то, что говоришь. Он был прав. Я не верила. Но я обязана была счесть его безумцем, чтобы не считать сумасшедшей себя.
— Сейчас ты начнешь доказывать, что твои видения — всего лишь следствие тюремного заключения и несостоявшейся казни, из-за чего твои нервы пришли в расстройство…
Он произнес это с такой издевкой, что у меня сами собой сжались кулаки. Ей-богу, в присутствии Тальви я впервые в жизни взаправду ощутила, что нервы у меня есть. Но ни тюрьма, ни плаха в этом не виноваты.
— У меня не бывает видений.
— Неправда. Точнее, не совсем правда. Я уже говорил тебе — это не видения. Это воспоминания.
— Этого никогда не было!
— Было. Но не с тобой.
— Времени не существует… — Я засмеялась. — Только не убеждай меня, что все написанное здесь, — я указала на «Хронику… «, — святая истина.
— Не все. — Он стал убийственно серьезен. — Взгляды автора отличаются пристрастностью и односторонностью. К тому же его слишком занимали карнионцы, эрды и прочая древняя рухлядь. Но кое-что он безусловно знал.
— Про иные миры?
— Иные миры существуют. И наиболее часто они соприкасались с данным там, где здесь описано.
— В Открытых землях? Где сплошные шахты, рудники и мануфактуры? Лучше места не нашлось?
— «Хроника… « написана тогда, когда ни рудников, ни мануфактур не было. А повествует о временах еще более отдаленных. Разумеется, если признать, что времена прошлые, настоящие и будущие существуют хотя бы условно.
— В каком университете ты набрался таких исключительных знаний? В Тримейнском? В Скельском? А может, за границу ездил, в Оксфорд или Саламанку?
— Перестань болтать. Истерики и кривляние тебе не к лицу. И слушай. То, что я знаю, — я знаю. — Он сделал паузу. — Я не слышал, удавалось ли кому-нибудь перейти из этого мира в сопредельный. Но мне известен обратный пример Несколько жителей такого чуждою мира были приговорены к изгнанию по причинам, которые здесь роли не играют. К изгнанию в этот мир. По здешнему счету это было около двухсот лет назад.
— Чудовища из морских глубин и темных пещер…
— Нет. По виду они не отличались от людей. И я велел не перебивать меня. — Он немного помолчал, потом продолжил: — Вообще-то они превосходили людей, ибо обладали качествами, которых люди лишены. Судьи, изгнавшие их, желали им наказания, а не гибели. В этом мире они способны были выжить и даже возвыситься, но он был для них местом бессрочной ссылки. Правда, их потомкам при определенных условиях было разрешено вернуться.
— Потомкам?
— Изгнанников было шестеро — четверо мужчин и две женщины. Так получилось, что они враждебно относились друг к другу, за исключением двоих
— мужа и жены. И они разошлись в разные стороны и потеряли братьев и сестер по изгнанию из виду. Впоследствии одна из женщин вышла замуж за тогдашнего владетеля Тальви.
— Погоди. Ты хочешь сказать, что…
— Да.
А еще он говорил, что мы в родстве, «в некотором роде». Но я убила эту мысль, припечатала ее, как комара ладонью.
— Замечательно! В замках обычно заводятся привидения предков, ты не от них наслушался подобных историй?
— Нет, — сухо сказал он. — Та женщина, изгнанница, обо всем, что смогла, рассказала своему сыну. А тот — своему. Мне.
— Обо всем, что смогла… — тупо повторила я.
— Да. Ты верно обратила внимание. Это важно отметить. Переход действует на память. Поэтому они и не могли вернуться. Кроме того, некоторые природные свойства изгнанников в этом мире не проявляются. Но главное — это потеря памяти. Она никогда не бывает полной, основные знания остаются, но часть их вымывает надолго. Возможно, навсегда. В этом мы не можем быть уверены.