Золотая лихорадка
Шрифт:
— Я убил его. — Подросток посмотрел в лицо Кёко. Глаза у него стали узкими, а уголки рта поднялись, и Кёко подумала, что он приготовился рассмеяться.
— Кого? — Кёко приподнялась и села, некоторое время она была неподвижна.
Подросток снял презерватив и, завернув в бумажную салфетку, бросил в мусорное ведро. Вытащив ещё две-три салфетки, он сложил их в несколько слоёв и обтёр пенис от спермы, после чего поставил коробку с салфетками «Клинекс» перед Кёко.
— Кого убил? — спросила Кёко так тихо, словно под полом кто-то приложил ухо и прислушивался.
Подросток зажал во рту сигарету, прикурил и, уставившись на горящий кончик, произнёс:
— Этого типа.
Кёко попыталась вскочить,
— Я говорю, что убил этого типа, его труп под нами.
Она и несколькими днями раньше уже знала это, а может, знала ещё тогда, когда он попросил приходить в дом в качестве экономки. Теперь, когда он ей признался, она до странности не испытала удивления. Ей страшно было не столько находиться наедине с совершившим убийство подростком, сколько сидеть на трупе.
— Когда? — Ей не удавалось унять дрожь. Казалось, что сквозь неё пропустили слабый электрический ток.
— Который день уже, как ты сюда приходишь?
— Две недели.
— Значит, две недели назад. Поэтому он и протух. Воняет, да? — Затянувшись поглубже, подросток закашлялся. Где-то слышался звук дождевых капель, наверное, в крыше образовалась протечка… Но ведь они в подполье! Подросток стал шарить взглядом по потолку.
— И что теперь делать? — Кёко устремила невидящий взгляд на пустую кровать. Где же он мог убить? И каким образом спрятал тело под полом?
— Уничтожить всё.
Кёко почувствовала, что он не сводит с неё глаз, и её охватил ужас, однако, не желая признавать, что она испытывает перед подростком страх, Кёко открыла рот и заговорила:
— Лучше пойти в полицию, нельзя же весь век с трупом под полом… Ох, что же делать-то?.. Нет, ничего не придумаешь, только признаться… — Ненавидя собственное косноязычие, она умолкла. Смысла в словах не было никакого, но тишина сейчас была бы недопустима, и, набрав воздуха, Кёко выдавливала из себя слова: — Послушай, если ты не пойдёшь в полицию, всё это просто так тебе не сойдёт. Нельзя это так оставить! — Слова соскальзывали с языка, и она сама не понимала, что говорит. — Если ты будешь молчать об этом, тогда случится беда, тогда всё пропало. Ты никогда не сможешь всё начать заново. Признайся. А? Я тоже пойду с тобой в полицию. Прошу тебя, я так тебя прошу! — Слова спотыкались, словно ноги при побеге, но всё равно рвались вперёд и вперёд. Она не убегала, она шла на дно вместе с подростком. Им уже не выплыть… Она почувствовала, что слова тоже опускаются в пучину, и сомкнула уста.
Подросток вдруг почувствовал голод. Но то, что желудок его был пуст, не означало, что он смог бы что-то проглотить, наверняка, если он сейчас поест, его вытошнит. Подросток сунул сигарету в пепельницу и затушил, затем прокашлялся, взглянул на пачку, достал ещё одну сигарету, сунул её в рот, а пачку протянул Кёко, однако она отрицательно покачала головой.
— И ты совсем об этом не думаешь? — Голос Кёко отдавался пустотой, та же пустота была и во взгляде, устремлённом на витрину с коллекцией клинков.
— Не думаю. — Подросток посмотрел на Кёко, глаза его были ясны. Ему казалось, что, признавшись ей, он разом решил все проблемы, и потому он почувствовал освобождение, захотел спать и теперь широко зевал. Ему бы хотелось вдвоём с Кёко залезть в ванну, а потом в комнате на втором этаже слушать шум дождя и под него заснуть. Подросток взял Кёко за руку. Её потная ладонь легла в его пальцах, точно толсто отрезанный кусок мяса. Почему её рука такая горячая? Может, у неё жар? Другую руку подросток приложил ко лбу Кёко.
— Я хочу, чтобы ты мне помогла избавиться от тела.
Кёко покачала головой.
— Придётся закопать его в саду. Тогда его съедят черви и он обратится в прах. Никто не узнает. Я посажу дерево. Какое бы посадить?.. —
— Если ты действительно совсем об этом не думаешь, это ещё страшней, чем убить.
— Донесёшь в полицию?
— Даже если тебя посадят в колонию для малолетних, придётся потерпеть всего два или три года. А потом ты выйдешь. Если расскажешь, что отец был жесток к домашним, могут дать ещё меньше. — Кёко думала о том, что слова тают в тот же миг, как она их произносит, не только потому, что подросток не настроен слушать, но и потому, что на самом деле не эти слова она должна была бы говорить. А что нужно говорить? Что нужно заставить его почувствовать? Она твёрдо знала, что надо, но слов для этого у неё не было. Вот почему она лишь кругами топталась возле слова «грех». К горлу подступила тишина, Кёко почувствовала, что она давит на грудь так сильно, что невозможно вздохнуть, и ей показалось, что стены вокруг сжимаются, а пол встаёт дыбом.
— А что будет с этим домом, если я пойду в колонию? Как же Коки? Как же «Вегас»? — проговорил подросток, словно только что обо всём этом вспомнил.
Кёко была застигнута врасплох, она разом умолкла, опустила голову и крепко сжала переплетённые пальцы. Подросток схватил её за руку и снова попытался повалить, но рука Кёко вдруг взлетела и опустилась на него тяжёлой пощёчиной.
— Я хочу, чтобы сегодня ты осталась на ночь. — Впервые в его голосе послышалась мольба.
— Я буду спать в комнате для прислуги. — «Что же делать?» Ещё немного, и Кёко была бы готова обратиться с молитвой к Господу.
Едва затихли шаги Кёко, как на белом участке мозга отобразилась начисто стёршаяся из памяти сцена убийства. Точно наяву подступило искажённое ужасом лицо, брызжущая кровь. Подросток замахал перед глазами рукой, словно отгоняя назойливую пчелу. Перед ним вырастало нечто, превосходящее страх, природа этого демона была опасней. Его следовало опасаться не только в этой комнате, но повсюду, куда бы отныне подросток ни пошёл, демон мог залечь в тени любого предмета и поджидать на каждом углу. Даже когда он будет просто тихо сидеть, как теперь, в его голове, точно летучая мышь, будет висеть это разлагающееся тело. И зачем только он признался, чего ждал? Жалости? Избавления? Неужели этого он хотел от Кёко? Он только разбудил демона, вот и всё. Подросток встал на ноги и приблизился к витрине с коллекцией. Некоторое время он, не сводя глаз, смотрел на старинные японские мечи, точно мальчишка, который в нерешительности стоит поддеревом, устремив взор вверх: залезть или нет, сумеет или не сумеет? Клинок «Бидзэн Осафунэ Нагамицу». Хранящий молчание соучастник. Он не станет надоедать со своим мнением, но зато и не выслушает. Меч оказался тяжелее, чем запомнилось. В тот миг, когда клинок показался из ножен, по нему скользнул луч, и, обернувшись к демону лицом, подросток занёс меч над головой. Повисла мучительная пауза, и он подумал, что двигаться вперёд придётся, пробиваясь сквозь тишину. Пол под ногами скрипнул, остриё клинка слегка задрожало. Демон словно дразнил его, появляясь и тут же исчезая. Подросток нанёс удар — из-под пола поползли звуки, похожие на бульканье кипящего варева.
Загудел домофон, и Кёко взглянула на экран монитора: показалось лицо коротко стриженного седоватого мужчины. На вопрос, кем является посетитель, через решётку домофона донеслось: «Утида из полицейского управления района Исэдзаки». Кёко нажала кнопку, и ворота открылись. Через некоторое время в передней раздался звонок, и Кёко отперла дверь: на пороге стоял пожилой мужчина в белой сорочке с короткими рукавами, на руке у него висел серый пиджак.
— Кажется, его имя Кадзуки-сан — он дома?