Золотая лихорадка
Шрифт:
Главный соперник Логвиненко депутат Государственной думы Константин Фомин, известный под кличкой Фома, ставил этот постулат под сомнение. Этот господин так прочно окопался у власти, что вышибить его оттуда можно было лишь выстрелом «Авроры». Да и то навряд ли. Фомин пережил стольких врагов, что и счет им потерял. А пережил потому, что знал про них больше, чем сами они про себя знали. Теперь Фоме предстояло унести это знание с собой в могилу.
Безусловно, у Логвиненко хватало возможностей «заказать» Фому профессионалу. Но слишком много людей знали, кто является главным врагом Фомина, и на Кайзера сразу пошел бы такой накат, что голова на его плечах вряд ли удержалась бы. В конце концов Вилор Федорович решил рискнуть и убрать Фому, не связываясь с киллерами, хозяева которых после исполнения заказа держали бы его за горло. Логвиненко решил «слепить» свежего киллера. Его выбор пал на Филатова. Дело в том, что Фома родился больше чем полвека назад... в городе Ежовске.
Когда из сводки преступлений Логвиненко узнал о двух убийствах, он задумался: зачем это простой охранник-пьяница решился на такое? И дал команду работавшим на него людям выяснить, что же произошло. Командой «следователей» руководил «человек в сером», тот, что представился Филатову Матвеем Кузьмичом, а на самом деле именовавшийся Тарасом Владимировичем Есаковым. Он служил в Управлении собственной безопасности ФСБ и, по некоторым причинам, был обязан генералу по гроб жизни. Кроме того, Кайзер с изумлением обнаружил у Есакова хоть и менее слабую, чем у него, но способность к экстрасенсорному восприятию. Есаков-то и разыскал Юрия, не сумев, правда, разобраться в побудительных причинах его поступков.
– И все же почему ты укокошил того сторожа на станции? – спросил как бы невзначай Логвиненко. Они все еще были в музее, и Юрий слушал объяснения Кайзера, между которыми тот и задал свой «вопросик».
– Я его не убивал, – ответил Филатов и вкратце рассказал свою историю, опустив некоторые моменты. – Сами видите теперь, что и у меня с тамошними «ребятами» есть кое-какие счеты.
– Ну, про «счеты» ты забудь! Твоя задача будет однозначной: устранить Фому. И все. Потом заляжешь на дно на какое-то время.
Филатов подошел к витрине, где под стеклом сверкала бриллиантами наградная табакерка времен Екатерины Великой. Он устал от обилия раритетов, до него никак не доходило, что он должен сделаться пошлым наемным убийцей. На это он не соглашался никогда, разве что если смерть грозила невинным людям. Но возможность разобраться, кто же его подставил, заставила его на этот раз изменить своим принципам.
Из раздумий его вырвал голос Логвиненко:
– А теперь я тебе покажу единственное, что в моей коллекции не имеет касательства к властителям. – Он подошел к сейфу, скрытому на сей раз портретом Мировича, неудавшееся освободителя императора Иоанна Антоновича, и достал... скрипку. – Это Страдивари. Знал бы ты, сколько я за ней гонялся...
Юрий не без трепета прикоснулся к инструменту величайшего из мастеров. В детстве он закончил по настоянию матери музыкальную школу, как раз по классу скрипки, и помнил, с каким придыханием произносили там это имя: Антонио Страдивари. Тысячи музыкантов отдали бы душу дьяволу только за то, чтобы провести смычком по струнам инструмента, который Филатов держал сейчас в руках. На обычном месте четко прорисовывалось клеймо мастера из Кремоны. Скрипка и на вид была очень стара, но на ней были натянуты современные струна, и Филатов, не удержавшись, проверил пальцем строй инструмента, подкрутил колки. Звук был глубок и ярок, как человеческое сопрано. Логвиненко достал откуда-то смычок и похлопал им по ладони левой руки:
– Жаль, не играю...
Филатов рассматривал скрипку на свет, словно хотел запомнить малейшую царапинку, на деках, малейший блик на легка потускневшем лаке, секрет которого так и не был до: их пор раскрыт. И вдруг наморщил лоб: на нижней деке, напротив того места, где музыканты придерживают скрипку подбородком, промелькнуло, подобно видению, какое-то геометрически правильное пятнышко. С минуту Юрий рассматривал его под разными углами и вдруг замер:
– У вас есть лупа?
– Конечно! – Кайзер подал старинную лупу в серебряной оправе. – Что ты там увидел?
Филатов вновь нашел нужный угол освещения и усмехнулся: на инструменте стояло клеймо другого великого мастера, простого российского крепостного: «Иван Батов».
Юрий молча протянул инструмент и лупу Боссу. Тот повертел скрипку, застыл, потом медленно, как музыкант после окончания игры, опустил ее к ноге. Помолчав, выдавил:
– Это ж надо, как накололи...
– Батов, – сказал десантник, – подделывал клейма итальянцев только для того, чтобы на его инструменты обратили внимание. Ну кому нужна скрипка производства какого-то мужика? Но его скрипки были не хуже. Дайте! – он взял скрипку из рук ошеломленного Логвиненко, поднял смычок, взял несколько нот («Надо же, не забыл за столько лет!»), и под сводами подземного зала сперва несмело, с ошибками, но потом все более чисто зазвучал «Полонез» Огинского.
Глава 10
В окне больничной палаты виднелся парк, по которому гуляли люди в пижамах и спортивных костюмах. Все было тихо и мирно, сюда не доносился шум машин на улицах Северной столицы, и даже солнце светило как-то не по-городскому. Казалось, что сейчас где-то рядом заорет петух.
Вместо этого скрипнула дверь, и в палату вошел высокий, довольно молодой мужчина в белом халате.
– Доброе утро, Евгений Гаврилович, – поздоровался он. – Как спали?
– Хорошо, – ответил пациент и замолк – говорить мешали бинты, которые белоснежным рыцарским шлемом покрывали всю его голову от шеи до макушки. Открытыми оставались только глаза и узкая щель рта.
– Ну-с, дня через два мы сможем снять ваш «головной убор». Заживление идет прекрасно: видно, иммунная система у вас крепкая. А через пару недель вы и забудете, что у нас были.
– Спасибо, доктор...
– Не за что. Отдыхайте, пожалуйста. Если что понадобится, скажите медсестре. Генерал Логвиненко интересовался вашим самочувствием...
Посетитель удалился, и Филатов, он же Дмитриев, – именно так звал его тот небольшой круг лиц, с которым он последние недели общался, – продолжал смотреть в окно третьего этажа на гуляющих, похожих друг на друга забинтованными головами и заклеенными пластырем лицами.
«Логвиненко, значит... Запомним, – подумал он. – А доктор болтлив, однако. Или его не предупредили? Что-то не верится...»
... Из бункера Логвиненко вылез чернее тучи. Такого прокола в определении истинной природы и ценности своих раритетов Кайзер никогда не допускал. Юрий попытался успокоить его, заметив, что различить скрипки Страдивари и Батова может далеко не каждый специалист. Да и такие подделки» тоже очень редки. На это Логвиненко резонно буркнул, что он хотел иметь именно Страдивари, а не «подделку», как он выразился. «Понимаешь, меня не цена волновала, а то, что это – великая вещь великого мастера! Или ты меня совсем за дурня неумытого держишь?» Филатову стало жаль его...