Золотая лихорадка
Шрифт:
– После второго пришествия, говорите? Ну, так вы его небось в могилке спрятали чьей-нибудь... – Юрий не мог не удивиться проницательности собеседника, который почти угадал обстоятельства, при которых Филатов спрятал перстень, но виду не подал. А тот продолжал:
– Не спорю, кольцо стоит больше, чем вы себе представляете. Это историческая драгоценность, и, если вам интересно, я кое-что о ней расскажу и даже покажу. Кстати, делаю я это не потому, что у меня нет собеседников для археографических изысканий. Просто вы – человек для меня новый, а новых людей я люблю удивлять. Знаете, по реакции... Я просто не могу упустить случая поближе узнать человека, который, может, будет долгие годы
– Так вы что, собираетесь заключить со мной долговременный контракт? Мы так не договаривались...
– Не гоните лошадей, Филатов, – поморщился Кайзер. – Сделайте сперва одно дело...
В умных глазах собеседника светилась легкая ирония, когда он нажал на завиток панели на стене. Старинный книжный шкаф повернулся вокруг своей оси. Книжными шкафами сплошь был заставлен кабинет хозяина, и только на одной из стен размещался ковер с коллекцией холодного оружия. По винтовой лестнице они спустились вниз, глубоко под землю.
Лестница вывела их в коридор длиной метров десять, в конце которого была тяжелая металлическая дверь наподобие тех, что ставят в бомбоубежищах. «Валерий Филиппович» набрал код на панели, которую заслонил собой, сработало реле, и дверь медленно отворилась.
– Ну, у вас тут прямо бункер! – не сдержался Филатов.
– А так оно и есть. Это – переоборудованное бомбоубежище. Попасть сюда не так просто, как вы думаете, тут столько ловушек, что я иногда сам боюсь: не вляпаться бы, если что не сработает...
За дверью шел еще один коридор и еще одна дверь, открывавшаяся замысловатым ключом. Переступив порог, Филатов оказался в кромешной тьме. Но когда загорелись спрятанные в нишах светильники, он не смог сдержать восклицания.
Помещение площадью в небольшой концертный зал напоминало музей. На полу лежал огромный ковер, боковые нефы были отделены от центральной части колоннами. В высоту зал достигал метров четырех; воздух был довольно затхлый – видно, вентиляция не работала. Но хозяин, открыв стилизованный щиток, нажал на кнопку, включились невидимые вентиляторы, воздух быстро стал свежим, как в сосновом лесу.
– Времени у нас немного, так что я покажу вам только самое интересное, – начал хозяин экскурсию. – Я, в общем, собираю не просто редкие вещи. – скорее все, что связано с властью и соответственно ее носителями, ее атрибутами. Вот здесь, – он показал на ряд герметично запечатанных витрин, – древнейшие грамоты боярских родов России, Польши, Великого княжества Литовского, автографы королей и императоров Европы, в том числе и Наполеона. Этот, кстати, оставил после себя массу документов, и они как-то странно заряжены, их не совсем приятно брать в руки, в отличие, например, от автографов Петра, хоть и тот пролил кровушки немало...
– Вы долго это собирали? – спросил Юрий, рассматривая исчерканный, похоже, стихами лист бумаги. Он представил, сколько отдал бы этот таинственный коллекционер за грамоту князя Пожарского.
– Долго не долго, но вот вы как раз смотрите на первое мое приобретение. Это стих Людовика XIV, посвященный какой-то из его пассий, скорее всего Лавальер. Когда мне подарил это один человек, я сначала не поверил, но потом понес специалисту. У «спеца» челюсть отвисла... Ну а потом у меня появилась возможность находить и приобретать подобные раритеты довольно часто. Кстати, эту коллекцию видели многие люди, секрет я делаю только из некоторых экспонатов. Вам я напоследок покажу только один из них – уж очень хочется похвастаться. Пойдем дальше...
Около часа Филатов с неподдельным интересом разглядывал десятки экспонатов, которыми владели когда-то русские и иностранные государи, диктаторы, вожди, фавориты-временщики.
– Говорят, – пояснил хозяин коллекции, – что сам Дзержинский никогда из него не стрелял. Грязную работу за него делали другие. А вот этот ствол, – он указал на витрину, в которой возлежал на бархатной подушке пистолет, – поработал. Из него был застрелен Берия. Генерал, приводивший приговор в исполнение, отправил оружие под пресс, но один из офицеров его подменил.
– А вас не надули, это действительно тот пистолет? – спросил Юрий.
– В протоколе о казни сохранился его номер, так что все совпадает. Кстати, у меня десятка два наградных стволов, принадлежавших расстрелянным чекистам Ягоде, Ежову и Берии. И поскольку задание, которое вам, Юрий, предстоит выполнить, связано с потомком одного из них, хочу сделать маленький подарок. Правда, в руки вы его получите, когда мы окончательно договоримся.
Логвиненко отошел в угол зала и открыл большой сейф, замаскированный портретом Фридриха Великого в полный рост. Спустя минуту он вручил Филатову грозный на вид «вальтер».
– Это оружие тоже принадлежит истории, но для меня ценности не представляет, – сказал он. – Пистолет – подарок высокопоставленного эсэсовца Рудольфа Шимана одному из заместителей Берии. Было это в 1939 году, когда Сталин и Гитлер пили друг за друга на банкетах. Эсэсовец германский погиб в сорок пятом. А внука «нашего эсэсовца» предстоит убрать тебе, – Вилор Федорович неожиданно перешел на «ты», как бы показывая, что с этого момента их связывает незримая, но прочная нить. Казалось, в том, что Филатов будет ему предан, он не сомневался. – Внука этого зовут Фома. Или Константин Валентинович Фомин, если угодно.
Вилор Логвиненко мог обаять любого человека. Тонкая, а порой грубоватая лесть – кому какая больше подходит; показная, но иногда и искренняя заинтересованность в человеке; отсутствие жадности – Кайзер иногда мог осчастливить царским подарком даже человека, просто ему симпатичного. Но главное, то, в чем Логвиненко не признавался никому – ни отцу, ни матери, а в общем, даже и себе самому, – это его усилившаяся с годами способность буквально видеть душу человека насквозь. Это проявилось у него с ранней юности – уже тогда он, сосредоточившись, мог вызвать в своем мозгу какое-то свечение – ауру – и по ее цвету определить, как к нему настроен человек. И в соответствии с этим выбирать манеру поведения. Аура Филатова была того цвета, который характеризовал общее состояние тревоги, но вражды к себе он не ощутил. Нет, генерал Логвиненко не считал себя экстрасенсом и, чтобы не привлекать к себе внимания, никогда ими не интересовался. А ведь развей он в себе эти способности, мог бы стать одним из адептов тайных школ. И очень сильным адептом... Но власти, как он считал, ему хватало и так. Пока, во всяком случае. А если успех будет сопутствовать ему и далее...