Золотая осень 1977
Шрифт:
— Дядя? А почему не спросил?
— Он бы не дал. Жадный очень!
— Товарищи он врёт! Он мне не племянник! — произнесли за дверью.
— Вот! Видите?! Из-за десяти копеек проклял меня во веки вечные!
— Да ну, — не поверил мужик и посмотрел на милиционера за стеклом…
— Ну да, — подтвердил я. — Мне на книжку для школы девять копеек не хватало, вот и взял взаймы дестюнчик лежащий на кухонном столе.
— Дестюнчик… — эхом пронеслось по вагону и народ в негодовании зашумел.
— Он говорит, что милиционер, — в задумчивости
— Да, он в милиции работает, — подтвердил я очевидное и тут же истерично закричал:
— Дядя! Любимый мой! Ну прости ты меня Христа ради! Прости! Я больше никогда у тебя копейки не возьму! Прости!!
От такой неожиданности народ в вагоне опешил и даже вероятный сотрудник органов перестал ломится в дверь.
Дабы не потерять инициативу я напрягся и заорал ещё громче, всеми силами пытаясь «выбить» из себя хоть каплю слёз: — Прости меня пожалуйста! Отдам я тебе твои пятнадцать копеек! Отработаю! Ну хочешь я на колени перед тобой встану! Только не бей! Пожалуйста, прошу тебя, умоляю, не бей меня как в прошлый раз!
Мои потуги «со слезами» увенчались успехом, и я натурально заплакал.
— Аааа… Не бей! Я потом неделю кровью харкал и кровью писал! — выл я под ошалевшие взгляды ненависти, устремлённые на дверь, за которой без сомнения находился маньяк, избивающий ребёнка.
— Что ты врёшь! Товарищи он всё врёт! Я его пальцем не тронул! — выкрикнул, оправдываясь потенциальный сотрудник органов.
— Ага, не бил, — заканючил потерпевший, — а почки до сих пор болят! Отбил ты мне их сильно!.. Аааа!..
Народ негодовал и зло между собой перешёптывался.
— Что ты врёшь?! Товарищи! Он всё врёт! Посмотрите, на него! У него синяков наверняка нет! — привёл логичный аргумент, обвинённый в неталерантном домашнем насилии.
Люд перевёл взгляды с двери в низ, на меня.
— Да! Синяков нет! — подтвердил я восклицая. — Но нет их потому, что ты мешочками с песком меня «обрабатывал»!
— Так он милиционер или нет? — попытался прояснить ситуацию мужчина в шляпе.
— Нет! То есть да… Я работаю в органах… Я его поймать хочу! — стал объяснять псевдо милиционер, — для того, чтобы…
— Для того что бы убить! — фальцетом завизжал я, прерывая «отмазку» преследователя.
— Ну ничего себе, — зло процедил большой человек и добавил: — А ну-ка паря, отодвинься, сейчас я с этим дядей побазарю…
— Нет! Не надо! — категорически отверг я такую помощь в укрощении маньяка. — Он ведь действительно в милиции работает и вас могут потом в тюрьму посадить. У него всё схвачено…
— Гм… Ну тогда дайка я сюда прислонюсь, — проговорил человек гора и отодвинув меня, своей массой тела наглухо заблокировал дверь.
— Отлично! — произнёс пионер, поднимаясь с колен и уже было собрался начать рассказывать почтенной публике душещипательную историю о том, что дядя делает по ночам с моей родной сестрой, как тот заорал:
— КГБ! Я работник Комитета государственной безопасности! Вот моё удостоверение!..
— Парень он из КГБ! — дрожащим голосом прошептал человек гора разглядывая через стекло двери «ксиву». — Надо открывать…
— Подержите пожалуйста его пять секунд, — попросил я и рванул в противоположную сторону вагона.
В голове запели слова песенки из к/ф «Карнавал»: «Пять минут, пять минут, это много или мало» … Помните их? Отлично. Я тоже помню… Хорошие слова… Жаль только, этих слов в песни нет…Почему? Не знаю, исчезли куда-то… Фразы «это много или мало» в песни которую поёт Людмила Гурченко, просто нет… Не верите? А зря!.. Их действительно там нет…
««Эффект Манделы», мать его!» — не в тему вспомнил я массовое стирание памяти забегая в тамбур. Огляделся и крикнув трём забулдыгам которые было собрались «причастница беленькой»: — Бутылку закройте! — протянул руку к одной из стенок.
Реакция у мужиков оказалась мгновенная и они, присев на корточки закупорили пузырь пробкой.
— Держись! — выкрикнул я и рванул рычаг стоп крана…
Поезд вздрогнул и заскрежетал, после чего стал останавливаться… В вагоне посыпался с полок скарб и началась суета. Я заглянул в вагон и увидел, как, сквозь людскую негодующую толпу, в моём направлении, распихивая взбудораженных граждан, пробирается последователь опричнины, на ходу доставая наручники…
«Блин! Вот же блин! Осознаёт ли он, что если он ко мне пристегнётся, то одному из нас придётся отрубить руку? Он что не понимает, что я музыкант и мне две руки нужны? Думает ли он о том, что при таких раскладах, рука скорее всего будет не моя?!» — с негодованием размышлял я, открывая дверь и перебегая в соседний тамбур.
Забежал в вагон и попросил одного из сидевших там пассажиров чуть подвинуться… Открыл форточку, выкинул сумку с кассетами на рельсы, после этого попрощался с пассажирами и под ошеломлёнными взглядами очевидцев вылез из вагона сам.
Огляделся, подобрал «барахлишко», помахал рукой тычущем в меня пальцами любознательной спутникам и напевая песенку, в которой слов «много или мало» нет, пошёл в сторону жилых домов.
«Интересно, где это я оказался? Ха… вон в далека станция. Значит, чуть-чуть, до Перово не доехали,» — размышлял я, когда отойдя от поезда метров на двадцать услышал звук открывающихся дверей и ставшим уже за сегодняшний день традиционным крик: — Стоять! Милиция!