Золотая планета. Тетралогия
Шрифт:
Мне сказали, он преступник, его надо убить. Отдали такой приказ. И любой порядочный подчиненный должен его исполнить. Кто-то бездумно, оперируя тем, что "приказ есть приказ, его не обсуждают". Кто-то оценивая его суть - убить надо бандита и подонка, а значит, он не противоречит базовым императивам и исполним. Из первых обычно состоят армии специалистов плаща и кинжала "подземного" мира планеты, из вторых - специальные службы. Но все они - исполнители.
Я же - игрок, "император". Принимающий решения. А значит, и сейчас мне необходимо принять его. Кровь этого человека будет не на руках королевы, не на руках Катарины или Сирены с Мишель. На моих. А значит, простое испытание кровью, стандарное корпусное натаскивание, превращается в испытание меня самого, определение, кто я.
Действительно, кто я? Пешка-исполнитель, прячущийся за спущенную "сверху" разнарядку? Или все-таки тот, кем собираюсь стать, ради которого и повесил злополучный портрет? "Император" по классификации дона Алехандро? Да, жить, зная, что ответственность лежит не на тебе легко, и я, как большинство курсантов корпуса, в любой момент могу отговориться этим, бездумно воткнув "скорбящего ангела" в глотку. Но тогда на следующий же день мне придется снять портрет Гагарина и до конца жизни не вспоминать о былых мечтаниях. Быть тем, кого они из меня готовят, беспрекословным подконтрольным оружием.
...Или все-таки взять эту кровь на себя, обагрить руки, но жить с этим до конца жизни.
"Давай, Шимановский! Решай!– усмехнулся мой бестелесный собеседник.
– Либо сейчас, либо никогда, ваше императорское величество!"
Я стоял, не в силах довести начатое и чувствовал, как руки дрожат, а сердце истерически бьется. Видя мою неуверенность, но поняв ее на свой лад, Торетто продолжил:
– Хотите, в два раза? Нет?
– Глаза его лихорадочно заблестели.
– Три! Я дам в три раза больше!
Я молчал.
– Хуан, ну же! Время!
– донесся недовольный окрик Катарины.
– Нет? Сколько? Назовите цену! Пять миллионов?! Хотите пять миллионов?! Семь?! Десять?! Сеньор, десять миллионов!!!
– кричал мой противник, точнее, моя жертва.
Я вытащил из чехла трехгранный стилет с белой костяной ручкой и выгравированным на ней ангелочком.
– Ее величество Лея Первая Веласкес недовольна вами, Сеньор Торетто...
– Голос мой дрожал.
– ...Вы приговорены к смертной казни. Приговор приводится в исполнение немедленно, обжалованию не подлежит.
– Нет сеньор!..
– зарыдал сидящий.
– ...Не убивайте меня! Пожалуйста!
– Хуан, ну ты чего?
– почти кричала Катарина.
– Кончай его!
– Пожалуйста!.. Я не буду больше!.. Все брошу и уеду! Оставлю все деньги, все золото Короне!..
– Слезы лились и лились из его глаз ручьем.
Да, я не должен был его слушать, мне нужно было просто воткнуть в него "скорбящего ангела" и бежать. Но я не мог сделать этого. Я не мог осудить человека, даже понимая, что он не агнец божий и свою участь, скорее всего, честно заслужил. Они - да, могут. Суд, королева, и даже специальные службы. Я же - нет.
– Бей, Хуан!
– заорала Катарина, теряя терпение.
– ...У меня есть дочь! Маленькая дочь!..
– продолжал лепетать этот человек, такой надменный и сильный всего пять минут назад, но такой жалкий сейчас.
– Пожалейте хотя бы ее! Не делайте сиротой!..
Его трясущиеся пальцы здоровой руки залезли во внутренний карман и извлекли кожаный бумажник, который тут же выпал из рук на землю.
– Вот она, сеньор! Она еще маленькая! Совсем маленькая!
– Хуан, не слушай! Бей! Это приказ!
– Вот она!..
Рука развернула бумажник и достала пластинку-голограмму с изображением маленькой кудрявой девочки. Но вдруг дрогнула, и пластинка упала на землю, от удара активировавшись. "Двойная молния", статическая голограмма со встроенной динамической.
Активированная встроенная голограмма изображала эту же девочку в натуральный размер, сидящую на полу на коленях и обнимающую большую, просто огромную собаку, высунувшую язык и тяжело дышащую. Девочка засмеялась и помахала мне свободной рукой:
– Папа, мы тебя любим! Мы с Хорхе очень-очень сильно тебя любим! Возвращайся домой!
Мне стало нехорошо. Девочка же, следуя записи, идущей по кругу, начала вновь:
– Папа, мы тебя любим!..
Я посмотрел в глаза Торетто. Тот уставился на меня с мольбой, и вновь прижал к себе окровавленную руку. Из глаз его все текли и текли слезы. Mierda, как специально! Он что, знал, что его будут убивать, и именно я, и специально приготовился?
– Не надо! Он сможет!
– донесся голос Катарины, как будто из-за границ вселенной.
– У него получится!
"...Да, он бандит. Ты знал это, Шимановский.
– продолжил внутренний голос.– А у любого бандита дома могут быть маленькие дети. Это ровным счетом ничего не меняет, он не станет от этого менее опасным, а дела его менее темными. Но когда приговор выносишь ты САМ..."
– Не стрелять! Он сможет! Он справится!
– кричала Катарина.
– Папа, мы тебя любим!..
– продолжала девочка.
– ...Возвращайся домой!
– Пожалуйста, сеньор!..
– шептал сидящий передо мной человек.
– Не надо!..
– Я сказала не стрелять! Отставить!
...Я командую операцией, я решаю, что делать!
– донесся новый крик. Энергичный, гораздо более эмоциональный, чем предыдущие, он вывел меня из заторможенного состояния. Я перевел глаза на визоры, показывающие перекрестья прицелов "виолончелей".
Офицеры не наврали, это серьезно. Меня, действительно, убьют. Эти вот равнодушные девочки. Без сожаления всадят в лоб снаряд от рельсовки. Ибо они - нерассуждающие орудия. Два из трех перекрестьев сходились на моей голове, и я чувствовал напряжение пальцев, застывших на спусковых крючках. И что потянулись последние секунды ожидания.