Золотая сетка
Шрифт:
– Ненавижу, ментяра, сучий потрох!
После этого в памяти Ивана Иваныча наступил временный провал. Он потом божился, что не помнил, как попал в милицейскую машину и главное, как уместился там.
Очнулся старик в проходе между двумя скамеечками, установленными на месте задних сидений. Пол покачивало, машина ехала. Ребра ныли. В воздухе висел нестерпимый мат.
И вдруг ругань смолкла. Белобровый сержант, более всех горячившийся, бросил почесывать ушибленную скулу и удивленным голосом, уже без междометий, спросил:
– Дед, ты что лыбишься? Гляньте, гляньте на него. Расцвел, как майская роза. Дед, ты дурной?
Поправив сбившиеся очки, Иван Иваныч спросил проникновенно:
– Мальчики, эти громилы что, отстали?
Сержант выглянул в заднее окошечко:
– Не-а, сзади плетухают. Тебя что, повязали? – злость в голосе сменилась любопытством и даже сочувствием.
– Как пить дать. Я тебя, сынок, не зашиб?
Тот еще раз погладил скулу:
– Есть маленько. Чуть сильнее, и фингал бы засветил.
– Что ты хочешь от человека на восьмом десятке! Бес попутал на старости лет.
Давай меня, сынок, на десять суток за хулиганство. А то я и столько не проживу.
А с меня на пластыри и на пиво.
Сержант посмотрел за окно, на старика, потом снова на окно и снова на старика.
– Имеем проблемы, папаша?
После этого все оказалось просто. Машина приехала в окружное отделение милиции.
Лимузин громил прикатил следом. Но пока Костя метался туда-сюда, отыскивая знакомых в чужом месте, получивший по морде сержант Петя отпросился у начальства, подогнал к какому-то выходу свою "копейку" и никем не замеченный высадил Скобелева у станции метро. Тот напоследок успел пошарить по карманам и собрать то, что не удосужились выгрести увлеченные шальными деньгами мордовороты.
Сержант отказываться не стал. Сказал, если что, подвезет теперь на машине получше.
На этом Иван Иваныч испарился. Пропал с горизонта, уехав в Архангельск, где у родственников жены купил хороший бревенчатый дом, и "лег на дно".
Сообщать что-либо нам в наше отсутствие он побоялся. Он хорошо представлял себе, как взбесится Марик, когда поймет, что его одурачили. И каких горячих перепадет Косте. И что они предпримут, если в их руки попадет какая-нибудь зацепка. Наше отсутствие было на руку. Мы сами, появившись, разыскивали его вполне убедительно, так что и Дима ограничился простыми расспросами. Звонить не решился, боясь "жучков".
Но дать знать о себе он все равно хотел. И выигрышем поделиться хотел, и прихвастнуть, разумеется, не терпелось. И, я полагаю, просто успокоить нас, потому что по ситуации подумать можно было все, что угодно, вплоть до самого грустного исхода.
И вот спустя пару месяцев, когда все успокоилось и из квартиры убрали шестерку, сидевшую на телефоне, Иван Иваныч рискнул появиться в столице. Домой не поехал, устроился на квартире. Сначала хотел отправить сарафанного гонца, потом подумал и послал гонца малолетнего. Рассудил логически, что ребячья возня привлечет меньше внимания, чем бабья суета. За нами не следили – точнее говоря, еще не выследили. Но нестандартность решения мы оценили. Дальнейшее известно.
Такова была детективная одиссея Ивана Иваныча. Моей только предстояло развернуться. Не особенно прельщало участие в таком приключении, но деваться было некуда.
В очередную среду я появился у Любашки и в последний раз провел заседание профсоюза. То есть я-то знал, что это последний раз, а они – нет. Немножко это попахивало предательством. Но их-то шкурам пока ничто не угрожало.
А по мою уже точили когти и зубы. Костя, сидевший за соседним столиком, отойдя в угол, стал звонить по сотовому телефону. Потом он сел на место, и минут через двадцать рядом с нами материализовался как из воздуха Димочка. Он к этому времени слегка поправился и посвежел видом, и был элегантен, как всегда, в летней офисной униформе – галстук поверх белой рубашки с коротким рукавом. Но глаза из-под круглых очков по-прежнему лихорадочно блестели.
Вежливо Дима поздоровался и спросил, какие дела, нет ли новостей. Я ответил, что никаких, и тоже был чрезвычайно вежлив. Желание заехать в морду было чрезвычайное. Но это скорее повредило бы делу, чем помогло. Костя сидел рядышком, а я не Брюс Ли и драться толком не умею. И склонности к рукопашной не имел никогда. Не мое оружие кулаки.
Сыграв профсоюзную игру, я достал самым тщательным образом просчитанные карточки "Счастливой пятерки" и отдал их Любашке. Дима стоял за ее спиной, беззастенчиво копируя номер той, с которой моя игра. Спрятав ручку, поинтересовался:
– Давно ли вы играете в "Пятерку", Иван?
– Сразу, как только она пошла, – ответил я. Аппарат трещал громко и беспрерывно.
Любашка держала ушки на макушке, но Любашка лишнего не скажет, а Косте беседы слышно не было. – Но сам играть не ходил, только расчеты делал. Играл за меня один знакомый, ханыга и пивосос отменный. Он же и деньги получал, так что вы его знаете. Его ни с кем не спутать: рыжий и глухонемой.
Дима всплеснул руками, но как-то не очень убедительно:
– Ах, боже мой! Мог бы я догадаться! Чтоб медведь сиволапый так мог работать с цифрами!
Он знал про Мишу. Знал, сукин сын.
– Насчет сиволапого зря. В математике не силен, но себе на уме. Он зато очень хорошо обращается с топором, и это таки ему очень пригодилось. С неделю назад у него очень жестко пытались отнять карточки. Рубить топором не пришлось, попугал только, плюху кому-то дал, но после этого случая забастовал.
А вот это для Димы было новостью. Он вопросительно стрельнул глазами в сторону Кости. Я пожал плечами: может быть, но не доказать. И добавил:
– Ждите в понедельник, Дима. Сам приду получать.
Сыгранные профсоюзные билеты отдал Толе. Он спросил:
– Почему?
Обычно карточки оставались у "босса". Я ответил:
– Почему бы не у тебя? Все равно ведешь финансы, вот давай и проверяй их сам.
Толя хотел что-то спросить, но сзади маячила плечистая фигура… Ну ничего, все он понял позже.
Как только я вышел из павильончика, за мной пристроились двое с банками пива.
Костя в машине страховал поодаль, даже не особо стесняясь. Белыми нитками шита была вся слежка. Но я не скрывался.