Золотая шпора, или путь Мариуса
Шрифт:
— Черед доброго Гисмонда! — объявил мордатый своим громобойным басом.
Добрый Гисмонд взметнул камень так же непринужденно, как светская львица поднимает бровь. Радостные крики сотрясли воздух. Мариус твердо решил сохранять спокойствие: чужое поле есть чужое поле.
— Чужеземец поднимает второй камень! — проревел мордатый.
Чужеземец исполнил это с легкой натугой. Гисмонду второй камень дался не сложнее, чем первый.
Регламент предусматривал шесть подходов к возрастающим тяжестям. Мариус спекся на четвертом камне. А неунывающий Гисмонд под страшный рев поднял над головой этот вес и,
По торжествующей физиономии Гисмонда бурными потоками стекал пот. Молодой мердан был устал, но удовлетворен, как петушок, покрывший всех кур в курятнике. Мариус спокойно смотрел на него, дивясь силе крепыша и гадая, смог бы с ним конкурировать Расмус.
— Первую часть испытания выиграл добрый Гисмонд! — торжествующе констатировал мордатый.
Вторым номером программы шла игра в прятки. Мариус усмехнулся, представив, какую пилюлю придется проглотить этим троглодитам. Он вдруг ощутил необыкновенный подъем — так, что даже петь захотелось. Он ждал, что Любовник скажет ему: "Все будет хорошо, мессир!" Но бледная харя принципиально молчала, поджав губки.
Перед второй частью состязаний полагался перерыв. Мариус растянулся в тени неуклюжей хижины, грозившей завалиться ему на голову. Рядом примостился верный Симон.
— Ты уверен, что хорошо играешь в прятки? — тревожно спросил паренек.
Мариус только усмехнулся в ответ, не открывая глаз. Симон поставил перед ним плошку с чем-то белым и густым.
— Выпей! — предложил он. — Это освежит тебя.
Симону Мариус отчего-то доверял и смело пригубил питье. Терпко, как кислое вино, но вкусно, как сок манго, с которым Мариус познакомился в Умаре. И освежает, как ушат ледяного рассола с похмелья! Мариус вновь закрыл глаза и увидел Черные Холмы, зелень лугов в отрогах Лиловых гор, широкую блестящую грудь величавого Кельрона. На него дохнуло прохладой дубовых лесков. Красавица Фрида — стройная, румяная, с таинственной манящей улыбкой — нежно провела пальцами по его лицу.
— Может быть, на твоей родине в прятки играть легче. Наверное, у вас имеется множество потайных уголков, — услышал он скрипучий тенорок Симона.
Чтоб тебе пусто было, подумал Мариус и открыл глаза.
— Ладно, не зуди, — он еще отхлебнул живительного питья. — Чему быть, того не миновать.
— Учти — он тебя обязательно станет искать по всем домам. Там специально устроены тайники, в которых можно укрыться. Но тебе они неведомы, а он знает их назубок. Ума не приложу, куда бы тебе деться, — сокрушенно покачал головой Симон.
— Погоди ты меня хоронить, — успокоил его Мариус. — У меня еще есть дела. Посмотрим, откуда игра начнется.
Правила игры в прятки предусматривали совершенно произвольный выбор точки, в которую испытуемый помещался на старте. Все начиналось непременно на окраине поселка, а где конкретно, указывала отметка на особом волчке, запущенном твердой рукой арбитра. Затем, по команде, испытуемый начинал прятаться, арбитр в это время медленно считал вслух. На счете «сорок» в дело вступал второй участник игры, которому полагалось найти испытуемого.
Мариус безучастно наблюдал за вращением волчка. Для его плана все эти прелюдии не имели никакого значения.
Судьба определенно благоволила к Гисмонду. Волчок указал на юго-западный сектор поселка.
— Надо же, — печально пробормотал Симон. — Ведь как раз здесь его дом.
— Где? — деловито спросил Мариус.
Симон указал на одну из построек — по-особенному уродливую, с судорожно перекошенными стенами, похожую на бумажную коробку, которую попинали двенадцать ретивых пьяниц. Радостный Гисмонд оживленно комментировал с приспешниками результаты жеребьевки. "Давай, радуйся, дурачок!" — злобно подумал Мариус.
— Всем удалиться на сорок шагов! — грозно скомандовал мордатый, вновь дорвавшийся до власти.
Публика испуганно схлынула, откатившись в открытую пустыню и затихнув там колышащейся массой. Жестокое солнце алчно набросилось на свежую добычу. Но великолепные мерданские шляпы оказались не по зубам светилу. В бессильной злобе, потерпев полное поражение, солнце вернулось к своей обычной пище — несчастной почве, и без того до крайности изможденной.
— Чужеземец, подойди ко мне! — продолжал распоряжаться мордатый.
Мариус подошел. Мордатый монотонно протарахтел ему условия состязания.
— Все ясно?
— Все! — сказал Мариус, нагло улыбаясь.
Сподвижники завязали Гисмонду глаза замызганной тряпкой, которую предварительно показали Мариусу, чтобы тот убедился в ее светонепроницаемости. Симон подошел к Гисмонду и стал с ним рядом, следя, чтобы не было подсказок.
— Начинаем! — объявил мордатый. — Раз! Два!..
Оглянувшись, Мариус легким шагом направился между кособоких строений. Этот толстый хрен не так уж медленно считает…
— Десять! Одиннадцать! Двенадцать! — затихая, назойливым метрономом звучал из-за угла голос мордатого.
Мариус был уверен, что успеет. Он обогнул домишко и полностью скрылся с глаз аудитории. Затем, пригнувшись, побежал под защитой оградки из уложенных друг на друга плоских камней. Он очень хотел, чтобы никто не заметил его маневра.
— Двадцать шесть! Двадцать семь!.. — голос мордатого стал запредельным, слился с небесами.
Мариус не слишком полагался на заверения Симона, что аборигены будут вести игру по-честному. Симон — идеалист, это свойственно его возрасту. Между собой мерданы, может, и играют в благородство. А тут — чужак, который всем, как кость в горле… Лучше не ждать от них особого джентльменства. Хотя, если верить Симону, сам Бог (Рагула повернутый) лично и на месте накажет всякого, кто нарушит священные правила поединка. Но, может статься, в таких исключительных ситуациях Рагула закрывает глаза на отдельные нарушения кодекса чести?
— Тридцать четыре, тридцать пять!..
Нет, мордатый окончательно обнаглел! Частит, как шлюха под богатым клиентом. Впрочем, теперь уже все равно. Вот он — дом Гисмонда. Мариус быстро упер ногу в один из многочисленных выступов на стене.
— Тридцать восемь…
Мариус схватился за крышу и начал медленно подтягиваться на руках.
— Тридцать девять…
Мариус осторожно, чтобы не заметили, переместился на крышу. Необработанная каменная плоскость, хорошо разогретая солнцем. Бесчисленное множество выступов и впадин.