Золотая шпора, или путь Мариуса
Шрифт:
Барбадильо в упор смотрел на Губерта. Лицо пророка превратилось в презрительную маску. Губерт старательно избегал взгляда противника. Мерданы боялись пошевелиться и, затаив дыхание, наблюдали за битвой гигантов. Мордатый Альфред тяжело дышал. Его тянуло вмешаться и сказать что-то судьбоносное, но сдерживал недостаточный побудительный мотив.
— Что же отвечает нам Светлый Пророк? — вскричал Губерт. — Он молчит! Почему? Может, ему просто нечего сказать?
Барбадильо выжидал. Спору нет, Губерт — актер талантливый. Но где ему тягаться с шутом Андреаса Плешивого,
Барбадильо держал паузу. Контролировать пространственное и временное наполнение действия — вот высший пилотаж сценического мастерства. Актер, который умеет лишь подчиняться ритму эпизода, не достоин сцены лучшей, чем балаганные подмостки.
И Губерт сорвался.
— Он не отвечает! Он не желает с нами объясняться! Он нас презирает! — едва ли не взвизгнул он.
И тут, помимо своей воли, он встретился, наконец, с взглядом Барбадильо. Где-то глубоко в печени он ощутил жизненную потребность посмотреть в лицо Светлому Пророку. Он даже не пытался сопротивляться. Он просто не успел.
Барбадильо смотрел на Губерта в упор. И молчал. Губерт сознавал незыблемость своих позиций. Как ни крути, а Пророк покусился на святыни мерданов. Это все понимают. Но Губерт чувствовал, что его противник каким-то непонятным образом регулирует ситуацию. Взгляд Барбадильо, как бур, вгрызался в хлипкое тело Губерта и нес с собой ужас. Губерт смотрел на этого человека, который пару лет назад появился неизвестно откуда… Человек ли он? Губерт считал себя трезвомыслящей личностью. Но временами Пророк действительно выглядел как посланник Солнца. Неужели?.. Страх Губерта перерастал в панику. Господи, неужели все-таки ошибка? Еще не было случая, чтобы Пророк кому-то в чем-то уступил. Ни разу..
Но в отчаянии Губерт неожиданно обрел твердость. Судьба есть судьба. Поражение может потерпеть каждый, но принять его без борьбы — глупо. Сопротивление — это сейчас единственный шанс. А там посмотрим, насколько этот дьявол непогрешим. Пусть только он заговорит. Что, ну, что он может сказать в свое оправдание?
Однако как ужасно его молчание! Губерта стиснуло давление мертвой тишины. Ему показалось, что под этим непосильным бременем хрустнули его кости. Пророк молчал. Но от него исходило что-то сверхъестественное, и ответить на это можно было только трепетом. Губерт героически боролся со своей слабостью. Он надеялся на поддержку своих людей, но чувствовал: страшный человек раздавил своим молчанием всех, всех до единого.
Мариус искренне не понимал, что происходит. Единственный из присутствующих, он знал наверняка, что Барбадильо — никакой не Светлый Пророк, а ловкий и удачливый шарлатан. Потому магия этого затянувшегося молчания для него просто не существовала. Каждый верит в те чудеса, которые сам себе придумывает.
Наконец, Барбадильо оторвал взгляд от лица Губерта и пророкотал, обращаясь к толпе:
— Я удивлен, добрые мерданы!
Молчание.
— Разве не вы узнали во мне Светлого Пророка, когда я явился вам? — и, не видя реакции, гневно вскричал: — Отвечайте!
— Мы признали, Светлый! — торопливо, но разрозненно отозвались мерданы.
— Разве не признала меня возлюбленная Матерь?
— Признала, Светлый!
— Разве не согласился с ней достопочтенный Губерт?
— Согласился, Светлый!
— Тогда — я очень удивлен, — повторил Барбадильо. — Ведь известно вам, что устами моими глаголет Рагула Истинный. Он не может ошибаться. Отчего же усомнились вы теперь? Говорит он, что ему угодно принять этого рена в наши ряды без испытания. Разве ведом вам промысел Божий? Может быть, он ведом тебе, Губерт? — Барбадильо, резко обернувшись к сопернику, неожиданно атаковал его.
Губерт растерялся и даже покачнулся, но быстро овладел собой.
— Обычай, освященный Богом, требует испытания для всякого, кто хочет стать мерданом, — ответил он внятно и громко.
— Истинно так, — подтвердил Барбадильо. — Но лишь дураки полагают, что обычай подходит для всех случаев жизни. Этот человек — рен. Его признала Матерь, значит — признал Рагула Истинный. Испытание же было введено для иноплеменников. Либо для несовершеннолетних юношей. Разве взрослому рену требуется испытание?
— Матерь сама потребовала этого! — выложил Губерт карту, которую считал джокером.
— Так ли это? — язвительно осведомился Барбадильо. — Скажи-ка нам, Мариус.
Мариус мысленно улыбнулся. Эту сцену они вчера отрепетировали.
— Матерь сказала: если сможет и захочет, пусть останется с нами.
— Так? — спросил Барбадильо.
— Так! — легко подтвердил Губерт. Он не чувствовал подвоха.
— Где здесь речь об испытании?
— А разве нет? Она сказала: если сможет. Всякому ясно: смочь — значит, пройти испытание.
Барбадильо гневно сверкнул глазами.
— Ты осмеливаешься толковать слова Матери?
— Почему бы и нет? — дерзко огрызнулся Губерт. — Здесь только мне дано право слушать ее. Кто же еще должен толковать ее слова?
— Только тот, кто послан для этого Рагулой! — выкрикнул Барбадильо. — Твоя власть — от людей. Моя — от Бога. То, что сказано Матерью, тебе понять не дано. Не ты, а я послан Рагулой в пустыню!
Губерт насупился и решил пропустить ход.
— Я удивлен, добрые мерданы, — в третий раз повторил Барбадильо. — Но я люблю свой народ. Только из любви к вам я сделаю то, в чем нет необходимости. Сейчас мы с достопочтенным Губертом отправимся к Матери. Пусть она решит наш спор. Я думаю, достопочтенный Губерт не станет возражать?
Губерт кисло улыбнулся.
— Пойдем, — сказал он и вдруг почувствовал противный холодок под ложечкой. Но нет же, проклятие, борьба еще не окончена!
Мариус опасался, что в эту процедуру вовлекут и его. Он с содроганием представил перспективу еще раз свидеться с мерзкой старухой. Но, к счастью, в нем не нуждались. О нем просто забыли. Барбадильо круто развернулся и исчез внутри холма. За ним последовал Губерт. Прежде, чем скрыться, он обернулся и как-то искательно посмотрел в массы.