Золотая шпора, или путь Мариуса
Шрифт:
Ошеломленный, Мариус смог ответить лишь нечленораздельным мычанием. Барбадильо выглядел совсем как настоящий.
— Куда же подевались твои спутники? — спросил Барбадильо, скорчив сосредоточенную гримасу.
Хриплым голосом, запинаясь, Мариус коротко поведал о смерти Расмуса и болезни Уго.
Лицо Барбадильо легко приняло соболезнующее выражение.
— Жаль, — вздохнул он. — Расмус был верным и добрым товарищем, насколько я успел понять.
И ни слова об Уго.
— Но вернемся, однако, к нашим делам, — Барбадильо смахнул печаль со своего высокого чела. — Симон рассказал мне, что тут у вас приключилось. Да уж, заставил ты поволноваться
— Нет, — сказал Мариус, торжествуя по мере своих слабых сил. — На крыше.
— На крыше. Понял? — Барбадильо скривил рот в сторону Симона.
— На крыше гисмондова дома! — Симон хлопнул себя по лбу и звонко засмеялся. — Вот это ловко, клянусь потрохами бешеной ослицы!
Нет, Симон положительно был своим парнем!
— А ты сам как здесь очутился? — задал Мариус волновавший его вопрос.
— Я тебе расскажу, — пообещал Барбадильо. — Но попозже. Сейчас давай поговорим о тебе.
Мариус не возражал. Хотелось прояснить ситуацию. Выиграл он или проиграл? Если проиграл — что будет дальше? Почему-то Мариусу казалось, что Барбадильо знает ответы на все вопросы. — Дружище Мариус, положение твое сложное, но не безнадежное, — успокоительно сказал Барбадильо. — Состязание ты, однако, проиграл.
"Презренные твари, — подумал Мариус, — не имеющие никакого понятия о справедливости!"
— Тебе предстоит бой на палках, — продолжал Барбадильо. — Завтра утром. Но, учитывая твое состояние, поединок решено отложить на сутки. Мерданы идут на серьезную уступку, ведь по правилам, если ты в назначенный час не можешь выйти на бой, считается, что ты проиграл. И никого не волнует причина твоего отсутствия.
Мариус саркастически хмыкнул. Хороша уступка! Брови Барбадильо недовольно изогнулись.
— Тебе следовало быть благодарным. Такие поблажки делаются в исключительных случаях. Обычному мердану давно бы засчитали поражение.
— А я и не просил, чтобы меня принимали в мерданы! — огрызнулся Мариус.
— Давай прекратим эту бесполезную дискуссию, — отрезал Барбадильо.
Давай, подумал Мариус.
— Я попробую освободить тебя от испытания. Слава Богу, у меня для этого достаточно власти, — не без самодовольства заметил Барбадильо.
— А ты кто здесь? — спросил Мариус.
— Я — их Светлый Пророк! — заявил Барбадильо, да так серьезно и значительно, что Мариус с трудом удержался от смеха.
Даже в полумраке кривобокого помещения он заметил, как подтянулся юный Симон.
— Ты удивлен? Я понимаю, — сказал Барбадильо, неожиданно переходя на всеобщий язык. Мариус вздрогнул. Повеяло тайной. — Будем говорить на всеобщем, поскольку кое-что им, — кивок в сторону Симона, — знать не полагается.
Так-так, подумал Мариус. В Пустыне Гномов шут Барбадильо действительно стал смахивать на сверхчеловека! Голос его зазвучал тверже и резче. Лицо, известное своей неудержимой пластикой, почти окаменело. Мариус все не мог понять, кого Барбадильо теперь ему напоминает, как вдруг сообразил: деревянного идола в Кабе! Того, с решительной мордой! Мариус взглянул на Симона. Стоит чуть живой, и даже, ей-Богу, трепещет. Ай да Барбадильо!
— Историю мою ты знаешь, — величественно продолжал пророк. — Но я не стал тогда, в Даре, рассказывать ее до конца. Мог ли я подумать, что доведется встретиться еще? Мог ли поверить, что вы сможете пересечь страну Джанг? Как, кстати, вам это удалось?
Мариус рассказал, как они изображали немых паломников.
— Полагаю, это идея вашего приятеля — как его там? Уго? Правильно? — Барбадильо поцокал языком. — Толково. Голова-то у парня работает, как надо.
Сейчас-то у парня голова как раз совсем не в порядке, подумал Мариус.
— Свою историю я тебе расскажу чуть позже, — пообещал Барбадильо и увидев, что Мариус равнодушно кивнул головой, добавил: — Ну, если тебе так интересно, могу и сейчас. Попал сюда я пять лет назад. Ну, а чтобы они меня приняли, как родного, и не устраивали всяких дурацких испытаний, я назвался их Светлым Пророком. Вот с тех пор и живу среди них. Они меня уважают, а кое-кто даже любит. Некоторые — боятся. Ты хочешь знать, зачем мне понадобилось жить среди мерданов?
Ничего такого Мариус не хотел, но из вежливости промолчал.
— Этого я тебе открыть не могу.
Мариус закрыл глаза. Признаться, Барбадильо ему порядком надоел со своими секретами. Ничего сейчас Мариус не хотел, кроме хорошего отдыха. Голос Барбадильо удалялся, слабел. Вдруг Мариус подумал о двенадцатой загадке головоломки. Дьявол! Главное — вовремя вспомнить. Правильно, Любовник?
— Если Светлый пообещал, что выручит тебя, значит, исполнит. Не припомню, чтобы он чего-то не смог, — сказал Симон, когда Мариус проснулся.
Посмотрим, подумал Мариус. Я-то не против. Но кое-кто станет возражать. Я даже знаю, кто.
Возражающих оказалось достаточно. Возглавил эту группу протеста достопочтенный Губерт, которому ассистировал мордатый арбитр. Оказалось, что он имеет имя. Да какое — Альфред! Одно из красивейших древних ренских имен, которое этому мумитроллю шло, как корове — сережки. У него было лицо человека, которого кровно обидели, которому не дали довести до логического завершения историческое соревнование, которого в разгар страсти сорвали с жены, а жену продали в рабство.
С Губертом обстояло посложнее. Мариус уже знал от Симона, что этот побитый оспой и судьбой мужичонка играет здесь приблизительно ту же роль, что и староста Ури Боксерман в Черных Холмах. В отсутствие Светлого этот самый Губерт управляет жизнью поселка на правах помазанника Божьего. Приезд Светлого всегда отодвигает его на зады большой политики. С этим он вынужден мириться — авторитет Пророка среди мерданов крепок, как вера в чудо. Но Губерт, неказист и невзрачен, обладает изворотливостью угря и ядовитостью скорпиона. Его вредная и мстительная натура искала лишь случая — причем такого, чтобы потеснить Светлого без риска для собственной карьеры. И вот, судя по всему, Губерту показалось, что случай представился.
— Как?! Уважаемый Светлый Пророк оспаривает традиции, освященные Рагулой Истинным? — звонко вопит он, обращаясь при этом (верный тактический ход!) не к Барбадильо, а к сородичам, сбившимся в кучу перед круглым холмом.
Дело было вечером 13 октября. Утром следующего дня Мариусу предстояло биться на палках.
Барбадильо молчал. Толпа, скованная благоговейным ужасом, замерла.
Неужели небо упадет на землю и святой даст промашку?
— Уважаемый Светлый Пророк не согласен с волей Матери всех мерданов, устами которой глаголет Господь наш! — выложил Губерт очередной туз. Его переполняло вдохновение. Он тонко чувствовал настроение толпы, умел управлять ею и знал, что сейчас владеет инициативой и, если все сделает тонко и точно, победа никуда не денется, приползет к нему на карачках.