Золотая шпора, или путь Мариуса

Ясенов Евгений

Он был совсем не прочь приволокнуться за хозяйской дочкой. Немного лишь удивляла ее резвость. С предыдущими своими женщинами Мариус к такому не привык. Там инициатива всегда принадлежала ему. Здесь его ставили перед фактом. Намерения аборигенки были откровенны и тривиальны, как текст букваря. Конечно, девки из Черных Холмов тоже не строили из себя ломак, но все же какая-то прелюдия со стороны самца им требовалась. Мариус имел представление о проституции, и поначалу такое подозрение у него зародилось. Сам он с любовью на продажу не сталкивался, но, по рассказам экспертов, Мариус все-таки представлял шлюх иначе.

И вот странно составившаяся парочка — в дальней комнате хозяйского дома. В окне, за кустами пузырника,

виднеется в смешанном лунном свете сарай, где, по идее, отдыхает Расмус, хотя на самом деле Расмус не отдыхает, а притаился снаружи, ловя каждый звук из раскрытого окна и готовясь в окно заглянуть. В освещении двух Лун Мариус может хорошо осмотреть девушку. Что ж? В целом — очень даже ничего. Довольно высока. Телосложение крепкое, и в то же время изящное. Крутые бедра бросают смелый вызов тонкой талии. Легким движением руки девчонка спускает с этих самых бедер верхнюю праздничную красную юбку — да так ловко, что нижняя тоже уходит. Классическим шагом переступает через упавшую одежду. Снимает через голову кофточку, украшенную цветами — и вот она перед Мариусом вся, как есть. Мариус молча восхищается длинными ногами, аппетитно полными в ляжках, плоским животом, тяжелыми, но не отвислыми грудями, идеальная форма которых свидетельствует, что девице— никак не больше двадцати. Да, груди — что надо! Девица пышна, как георгина. Внезапно Мариус увидел на ее голове бриллиантовую диадему, а вокруг шеи — золотую цепь с рубинами. "Царица Валевская!" — шепнул ему на ухо Кот, пуская похотливую слюну. Из окна на хозяйскую дочь осторожно пялился Расмус, который не видел на ней ни диадемы, ни цепи с рубинами.

— Я хочу тебя взять! — говорит девица. Что ж, всегда приятно, когда подобные намерения выражаются столь лапидарно. Мариус подходит к ней и пытается, как он любит, крепко схватить ее за голову и впиться в ее пухлые губы долгим первым поцелуем, который нужно длить столько, на сколь хватит дыхания. Первый поцелуй особенный, он всегда таит сладость познания. Со временем это притупляется, познание становится досадной обязанностью, так что первому поцелую стоит уделить специальное внимание.

Но на сей раз интродукция получилась иной, и действовать согласно отработанной схеме Мариусу не пришлось. Девица раздраженно отстранила его руки и легко подтолкнула к кровати. Мариус сел. Она подтолкнула его еще раз. Поколебавшись, Мариус лег. Она начала быстро и умело его ласкать сквозь одежду. Мариус даже не заметил, как оказался без штанов. Подавленный потерей инициативы, он лихорадочно стянул рубашку через голову. Она оценивающе провела ладонью по его телу.

— Как тебя зовут? — спросил он шепотом.

— Чара! — в полный голос ответила она. И добавила сердито. — Молчи!

Она продолжала утюжить его тело ладонью. Мариусу это стало надоедать. Он попытался, обняв ее за плечи, повалить на кровать, привычно оказавшись сверху. Но она резко оттолкнула его и быстро нахлобучилась на его возбужденную плоть. Пока Мариус понял, что происходит, она начала ритмично его терроризировать. Мариусу вдруг пришло в голову, что впервые в жизни не он кого-то имеет, а имеют его. Он, который с женщинами преображался, отбрасывал свою врожденную стеснительность, становился господином положения — он сейчас чувствовал себя жалко. Но, в конце концов, кайф остается кайфом — получаешь ли его сам либо тебе его доставляют насильно. Пусть даже мы имеем дело с суррогатом секса. В жизни легче тому, кто подходит к проблеме универсально. Расслабься и постарайся получить удовольствие. И Мариус отдался на волю этой сельской амазонки, пуская, насколько позволяли условия, в ход свое умение, чтобы продлить удовольствие. Юная сумасбродка с растрепанной черной гривой стонала от наслаждения, изнывала, варьируя ритм — и, наконец, издав рычащее тремоло, откинулась в изнеможении, получив все, что хотела. Тогда-то Мариус и взял свое — совершив несколько движений тазом, он стал невесомым, погрузился в жаркий экстаз, затопивший мозг.

Утром следующего дня Мариус с попутчиками собирался в дорогу, вспоминая вчерашнее с двойственным чувством. Они с Чарой утихомирились лишь когда стало ясно, что Праздник Лета агонизирует, и что сейчас в дом вломится ее родня. На прощание Чара больно, едва не до крови поцеловала Мариуса в губы. Мариус почувствовал себя оскопленным. Но он столько раз за эту ночь получал удовольствие, что жалеть ни о чем не стоило. (Кстати, Расмус на втором или третьем удовольствии понял, что другу не грозит ничего, кроме физического истощения, оторвался от окна и со сдавленным проклятиями удалился на покой в сарайчик).

Сборы в дорогу уже завершались, когда дверь сарая скрипнула — и в проеме Мариус с удивлением увидел Чару. Не здороваясь, не смотря ни на кого, кроме Мариуса, она подошла к нему и сказала тоном, не допускающим возражений:

— Я с тобой.

Мариус опешил, но быстро взял себя в руки:

— Ты чего — с ума сошла?

— Ничего я не сошла. Брат заметил, как мы с тобой из дома выходили. Теперь они меня выгоняют. Такой у нас обычай.

Мариус в растерянности посмотрел на Расмуса и Уго. Расмус в сердцах плюнул. Уго пожал плечами.

— Я слышал, девушка, что у вас женщины выбирают, с кем миловаться, — заметил он, усмехнувшись на последнем слове.

Чара посмотрела на него недобро и ответила:

— То — если со своими. А если с чужаком — тогда не простят.

И оказались на утренней дороге, ведущей на восток от Глинта, уже не трое, а четверо. До предела разозленный Расмус широко шагал впереди. Уго следовал поодаль, задумчиво сбивая палкой листья встречного болиголова. Замыкали процессию Мариус и Чара. Мариусу было, в общем-то, хорошо.

Глава 19 О плачевных последствиях любви

Чара не стала обузой, как опасался Расмус. Шагала она бойко, походка ее чем-то напоминала кошачью поступь Уго. В еде не привередничала. Кроме того, с толком и юмором описывала свой край и местные обычаи. Это представляло особую ценность для троих путешественников-ренов, которых выбросило в неведомый мир, как Св. Марка — на необитаемый остров, кишащий аллигаторами. В общем, Чара неожиданно для всех оказалась вполне приемлемой боевой подругой.

Приречье мягко перешло в бесконечную зеленую равнину, один вид которой вызывал усталость. При виде стелющейся до самого горизонта тоскливой перспективы решили сделать привал. Чара ловко приготовила суп из курицы, захваченной из дому. Блюдо вышло отменное, приправленное диким растением семейства зонтичных — расторопная деваха нашла его тут же, на биваке. Суп совершенно примирил Расмуса с присутствием чужеземки. Хотя, в общем-то, к еде он относился равнодушно, да только (вот ведь!) терпеть не мог овсяной каши, киселя и жареной рыбы.

Главное для Расмуса было — просто набить желудок. Насыщенный Расмус становился благодушен и философск. Он улегся на землю у подножия круглого холма. Такие холмы составляли типическую черту местности. Расмус вдыхал дурманящий аромат луговых трав. Он блаженствовал, отбросив минут на десять все заботы. Ну, что толку бесконечно высчитывать грядущие происки Уго? С судьбой все равно не поспоришь. Старцы-странники, а благодаря им — и все остальные, знают: при рождении любого человека зажигается на небе божья искра, иначе — звезда, и пока она горит — жив человек. Все удачи и несчастья человека она задает своим мерцанием. Почему к фатализму странников душа Расмуса обратилась именно сейчас? Кто знает. Но Расмус неожиданно нашел в этом фатализме нечто, чего ему не хватало с самого начала путешествия. Он нашел успокоение. А чего волноваться? Когда погаснет твоя звезда, ведомо лишь Богу Солнечному.