Золотая шпора, или путь Мариуса
Шрифт:
Перейдя на шаг, Мариус получил, наконец, возможность изложить все, что с ним произошло. Услышав печальную повесть о голой девушке, Уго не мог не констатировать с досадой, что ситуация меняется радикально. Теперь, если чужаки попадут в руки общинников, радушные хозяева просто нарежут их на десять тысяч кусков. Поэтому разделяться нужно немедленно.
И Уго ознакомил товарищей со своим планом, который опирался на курс тактики в школе послушников и был подкреплен практическими занятиями в лесах близ Валтины. Уго исходил из того, что прежде всего перекрытыми окажутся дороги, ведущие на восток, как наиболее оживленные и благоустроенные. Значит, надо идти на север и на юг, и только затем, основательно удалившись от воровского
Попрощались коротко, без слез. Мариус отправился на север, поближе к фруктовым садам барона Ломи. Расмус — строго на юг. Уго — по довольно хитрой параболе, на северо-восток, где, как они уже успели сегодня узнать, местность сильно изрезана. Используя этот прихотливый рельеф, отчаянно петляя, Уго собирался послужить этаким механическим зайцем для разъяренных аборигенов, увести их от товарищей. Мариусу с Расмусом следовало в это время поменьше отдыхать и побольше работать ногами. При этом Уго отнюдь не собирался пасть жертвой в неравной борьбе. Уверенный в своих силах, он рассчитывал последовательно: а) локализовать погоню и б) уйти от нее. Для этого Уго максимально облегчился. В смысле — отдал компаньонам всю личную походную утварь. Прославленный малиновый плащ он доверил Мариусу. Эта замечательная вещь…
Но оставим плащ. Проследим за тремя маршрутами. Наиболее завидная судьба ожидала Мариуса. Еще до рассвета он достиг благоуханных фруктовых садов. Немного отоспавшись под прохладной, раскидистой и ласковой яблоней, он зашагал в тени деревьев. Бог отчаянно хранил его. Патрули, охранявшие сад, бродили в этот день где угодно, только не на пути нарушителя баронских границ. По всей территории садов огромный штат его сиятельства исполнял подрезку, подкормку, прививку, сбор гусениц, убой плодожорок, полив, удобрение и прочий плантаж. Сад был заполнен народом. Мариус не встретил никого. Лишь однажды и весьма издалека он увидел помпезный выезд самого плодовоягодного магната — барона Ломи. Но владельца садов беспокоили сугубо производственные вопросы. До Мариуса никому не было дела.
И он преспокойно шел среди ухоженных деревьев, дивясь их почти декоративной красоте и опасаясь, что сады никогда не кончатся и что придется до конца дней искать выход отсюда, и что это — своеобразное наказание за грехи, вроде того, что несут в преисподней умершие гомосексуалисты, обреченные вечно играть на флейте. Но до ада Мариусу было еще жить и жить, и к вечеру сады кончились.
Выйдя на открытое пространство, Мариус увидел заброшенный блокгауз — рудимент талинско-союзных войн, а ныне — гнездовье полевых мышей. Здесь Мариус заночевал. Во сне ему явилась Чара в наряде царицы Валевской (то есть вовсе без наряда) и сказала, смеясь: "Ты думал от меня избавиться? Глупый котик! Теперь ты у меня — на вечном поводке. Я — твоя гангрена". Проснувшись, Мариус долго смотрел в немочную синеву утреннего неба. В ушах его звучал насмешливый голос Расмуса, поучавший: "Забудь любовь, вспомни маменьку!"
Но надо было идти. Помня заветы Уго, Мариус взял курс на восток — по буеракам и оврагам, не стараясь отыскивать пристойного пути. Главное, напутствовал Уго — держать направление. И Мариус держал направление строго, вскоре выйдя к широкой дороге.
Уго также рекомендовал поменьше расспрашивать местное население — всеобщий язык в Союзе принимается нелюбезно, а ренский равноценен проклятию. Мариус задал всего два вопроса. Первый: "Это дорога в Дару?" Получив утвердительный ответ, он молчал вплоть до городских стен, у которых спросил: "Это Дара?" Замызганный подросток кивнул головой — и Мариус уплатил неизбежную пошлину за вход в город. Причем уплатил ренскими пенсами, вызвав косой взгляд сборщика, сидевшего в полосатой будке.
Базарная площадь нашлась быстро. Здесь, по плану Уго, экспедиция должна была воссоединиться. Уго не сомневался, что базарная-то площадь в Даре есть, как в любом городе. В полдень каждого из пяти последующих после расставания дней участникам экспедиции, достигшим Дары, следовало искать спутников именно у базарной площади. Мариус посмотрел на солнце, которое уже основательно завалилось за зенит, и решил бросить якорь в этой гавани. После недолгих размышлений он остановился в гостинице, окна которой выходили на площадь.
На следующий день, ровно в полдень, на площади появился Расмус. Он торчал у стены дома как раз напротив окна Мариуса и плевать хотел на конспирацию, дерзко возвышаясь над коловращением жизни. Мариус вышел на площадь. Расмус, издали увидев красную курточку друга, просветлел лицом. Мариус кивнул на гостиницу и скрылся за ее дверьми. Расмус понял правильно. Дверь хлопнула, лестница заскрипела, сапоги затопали — и вот уже два овцепаса сжимают друг друга в объятиях. Слезы радости, готовые хлынуть из глаз Мариуса, были остановлены удушливым запахом пота, который, как обычно, исходил от Расмуса.
Разлука пошла на пользу обоим. Муж, которому до чертиков надоела любимая жена, два дня спустя после отъезда из дома замечает, что ему не хватает ее глухого ворчания и постоянных придирок. Долгий путь, полный нервных испытаний, подверг отношения Мариуса и Расмуса серьезному тесту. Они стали раздражать друг друга. Мариусу хотелось, чтобы друг вел себя спокойнее, смиреннее, меньше строптивости, больше терпимости. Расмус хотел от друга больше принципиальности и самостоятельности, меньше легковерия. Претензии обоих скрещивались на Уго. Невозмутимый грамотей оказался самым настоящим камнем преткновения. Друзья понимали: если убрать это звено в их отношениях, дружба вновь станет безоблачной.
Каждому из них требовался некий коммуникативный карантин. Что-то в этом роде они и получили, расставшись у воровской деревни. Молчание очищает мысль. Наедине с собой так просто снять с души накипь и вернуться к истокам. Мариус со стыдом думал, что так и не оценил по достоинству потрясающее бескорыстие Расмуса. А ведь бескорыстие — это чудо природы. Вроде фиолетового муфлона: встречается, но редко. Мариус испытал жгучее сожаление, что втравил друга в смертельно опасное путешествие. Он вдруг поймал себя на мысли, что очень хочет продолжить путь без Расмуса. Он боялся будущего, которое для него выглядело ужасным и беспощадным. Как огнедышащий дракон Барбулис, готовый пожрать любого, кто по неосторожности попал в поле его зрения. Мариус всей кожей ощущал, что опасность будет возрастать по мере продвижения к Пустыне Гномов. Бессовестно подвергать ей Расмуса, который при любом исходе дела ничего не выигрывает.
Но как теперь вывести друга из игры? Вариантов Мариус не видел. Что станет делать друг, если бросить его одного в совершенно чуждой стране? Пропадет, несмотря на все свои достоинства. Или благодаря им. Нет, возможность уберечь друга упущена. И, поскольку ничего в этом мире не происходит случайно, оставалось найти в судьбе Расмуса непостижимый Божий промысел. Который, безусловно, присутствует в любой человеческой судьбе.
Сам же Расмус не относился к грядущим трудностям как к чему-то роковому. Он готовился к тяжелой, изнурительной работе — не более того. Ему казалось, что смертельная опасность грозит как раз Мариусу. Он терзался мыслью: кто поможет другу, оставшемуся одному, в тот момент, когда помощь окажется необходимой? Едва оставшись один, Расмус начал жалеть, что согласился на разделение сил. В голову лезли мысли о том, что Уго намеренно разлучил их с Мариусом и сейчас снимает с этого какие-то свои пенки. Какие? Расмус не мог знать. Неизвестность доводила его до исступления.