Золотая тетрадь

Роман имеет следующую форму.

Есть костяк, или несущая конструкция, которая называется «Свободные женщины» и представляет собой небольшой традиционный роман протяженностью примерно в 60 000 слов. Этот роман мог бы существовать отдельно, сам по себе. Но он поделен на пять частей, между которыми помещены соответствующие части четырех тетрадей: Черной, Красной, Желтой и Синей. Записи в тетрадях ведутся от лица Анны Вулф, главной героини «Свободных женщин». У Анны не одна, а целых четыре тетради, потому что, как она понимает, ей необходимо как-то разделять разные вещи, из страха перед хаосом, перед бесформенностью — перед срывом. Под давлением внешних и внутренних обстоятельств записи в тетрадях прекращаются; в одной за другой в них поперек страницы проводится жирная черная черта. Но теперь, когда с ними покончено, из их фрагментов может народиться что-то новое — Золотая тетрадь.

На страницах этих тетрадей люди все время спорили, вели дискуссии, строили теории, категорично и непреклонно что-то заявляли, развешивали ярлыки, сортировали все по ячейкам — и зачастую делали это голосами столь обобщенными и типичными для наших дней, что они анонимны, им можно было бы присвоить имена в духе старинных пьес moralit'e: мистер Догма и мистер Я-Свободен-Потому-Что-Везде-Я-Только-Гость, мисс

У-Меня-Должны-Быть-Счастье-И-Любовь и миссис Я-Просто-Обязана-Быть-Безупречной-Во-Всем-Что-Делаю, мистер Куда-Подевались-Настоящие-Женщины? и мисс Куда-Подевались-Настоящие-Мужчины? мистер Я-Сумасшедший-Потому-Что-Так-Обо-Мне-Говорят и мисс Смысл-Жизни-Все-Испытать, мистер Я-Революционер-Значит-Я-Существую и мистер и миссис Если-Мы-Очень-Хорошо-Справимся-С-Этой-Маленькой-Проблемой-То-Возможно-Сможем-Забыть-Что-Мы-Боимся-Смотреть-На-Большие. Но все они при этом были и отражением друг друга, разными сторонами одной и той же личности, они рождали мысли и поступки друг для друга — их невозможно разделить, они являются друг другом и вместе составляют одно целое. И в «Золотой тетради» все сошлось воедино, границы были сломлены, дроблению пришел конец, что привело к бесформенности — а это триумф второй темы, а именно — темы единения. Анна и Савл Грин, «сорвавшийся» американец. Они помешанные, сумасшедшие, безумные — как ни назови. Они «срываются», «врываются» друг в друга, в других людей, ломаются, ломают фальшивые сюжеты, в которые они загнали свое прошлое; шаблоны, формулы, придуманные ими для того, чтобы хоть как-то упорядочить, определить себя, расшатываются, растворяются и исчезают. Они слышат мысли друг друга, узнают в другом себя. Савл Грин, мужчина, который Анне завидовал и пытался ее разрушить, теперь ее поддерживает, дает ей советы, дарит тему для ее новой книги с ироничным названием «Свободные женщины», которая должна начаться так: «Женщины были одни в лондонской квартире». И Анна, раньше ревновавшая Савла до безумия, Анна требовательная, Анна собственница, отдает Савлу хорошенькую новую тетрадь, Золотую тетрадь, которую до этого она отдать ему отказывалась, и предлагает тему для его новой книги, написав в тетради первое предложение: «Стоя на сухом склоне холма, в Алжире, солдат смотрел, как лунный свет играет на стволе его ружья». И в этой «Золотой тетради», которую пишут они оба, уже невозможно различить, где Савл, а где Анна, где они, а где — другие люди, населяющие книгу.

Эта тема «срыва» — мысль о том, что «внутренний раскол, распад на части» может оказаться путем к исцелению, к внутреннему отказу от ложных дихотомий и от дробления, — разумеется, неоднократно развивалась и другими авторами, да и я сама писала об этом позже. Но именно здесь, помимо изложения странного короткого сюжета, я это сделала впервые. Здесь это грубее, ближе к жизни, здесь опыт не успел еще облечься в мысль и форму, — возможно, здесь он обладает большей ценностью, поскольку материал еще не обработан, он еще почти сырой.

Но никто даже не заметил этой центральной темы, поскольку смысл книги начал сразу умаляться, как дружелюбно, так и враждебно настроенными критиками, начал искусственно сводиться к теме войны полов; да и женщины сразу заявили, что эта книга — действенное оружие в войне против мужчин.

Тогда-то я и оказалась в ложном положении, в котором пребываю по сей день, ибо последнее, что я готова сделать, — это отказать женщинам в поддержке.

Чтобы сразу разобраться с этой темой — темой движения за освобождение женщин, скажу, что я его, конечно же, поддерживаю, поскольку женщины являются гражданами второго сорта, о чем они во многих странах мира сейчас так энергично и компетентно говорят. Можно сказать, что они на этом поприще добиваются успехов, разве что сделав при этом оговорку — в той мере, в которой их готовы воспринимать всерьез. Самые разные люди, те, кто раньше относился к ним враждебно или равнодушно, теперь говорят: «Я поддерживаю их цели и задачи, только вот мне не нравятся их резкие голоса и их противные и неучтивые манеры». Это неизбежная и легко узнаваемая стадия любого революционного движения: реформаторы всегда должны быть готовы к тому, что от них станут отрекаться именно те, кто с наслаждением вкушает отвоеванные для них плоды. Однако я не думаю, что движение за освобождение женщин способно изменить многое, — и не потому, что что-то не в порядке с его целями; просто уже понятно, что весь мир перетряхивается определенными катаклизмами и через это обретает новую структуру: возможно, к тому времени, когда мы с этим разберемся, если это вообще когда-нибудь случится, цели женского движения покажутся нам совсем незначительными и чудн ы ми.

Но роман этот вовсе не был задуман как рупор движения за женское освобождение. Он рассказал о многих женских чувствах — об агрессии, негодовании, обидах. Он эти чувства обнародовал в печатном виде. И судя по всему, типичные для женщин мысли, чувства и переживания для многих оказались большим сюрпризом. Мгновенно в ход было пущено очень древнее оружие, разнообразное, и основной ударной силой, как обычно, оказались вариации на тему «Она — неженственна» и «Она — мужененавистница». Этот доведенный до автоматизма рефлекс мне кажется неистребимым. Многие мужчины — да и женщины — про суфражисток говорили, что они неженственны, мужеподобны и грубы. Ни разу мне не доводилось читать отчета о попытках женщин в любом, существовавшем где угодно обществе, добиться для себя чуть большего, чем предлагает им природа, без того, чтоб там же не приводилось описание этой реакции со стороны мужчин — и некоторых женщин. Многих женщин «Золотая тетрадь» рассердила. То, что они готовы обсуждать с другими женщинами, когда ворчат на своих кухнях, жалуются, сплетничают, или — то, что ясно проявляется в их мазохизме, зачастую является последним, что они готовы сказать громко, — ведь какой-нибудь мужчина может нечаянно подслушать. Женщины трусливы потому, что уже давным-давно они живут на положении полурабов. Число женщин, готовых встать на защиту своих мыслей, чувств и ощущений перед лицом любимого мужчины, по-прежнему весьма невелико. В своем большинстве они, как собачонки, в которых начали бросать камнями, отбегают в сторону, когда мужчина говорит им: «Ты — агрессивна, ты — неженственна, ты подрываешь мою мужскую силу». Я верю, что если женщина выходит замуж, или — как-то иначе всерьез относится к мужчине, который прибегает к таким угрозам, то впоследствии она лишь получает по заслугам. Поскольку такой мужчина — любитель попугать, он ничего не знает о том мире, в котором живет, и о его истории, — в прошлом и мужчинам, и женщинам доводилось играть в нем бесконечное число разных ролей, точно так же, как это бывает и сейчас, в разных сообществах. Итак, он или человек невежественный, или он боится идти с толпой не в ногу, — короче, трус… Все эти заметки я пишу с таким же точно чувством, как я писала бы письмо в далекое

прошлое: настолько я уверена, что все, что мы сейчас воспринимаем как нечто само собою разумеющееся, будет в ближайшие лет десять полностью выметено из жизни.

(Так зачем же писать романы? Действительно, зачем! Полагаю, мы должны продолжать жить, как будто…)

Некоторые книги воспринимаются читателями неправильно, потому что они перескочили через очередную фазу формирования мнения, приняли за данность некую кристаллизацию информации, которая в обществе еще не произошла. «Золотая тетрадь» была написана так, как будто представления, созданные разными движениями за женское освобождение, уже были восприняты. Роман впервые был напечатан десять лет назад, в 1962 году. Если бы он вышел в свет сейчас, его, возможно, читали бы, а не просто реагировали бы на него: все изменилось очень быстро. Ушли определенные ложные представления. Например, десять или даже пять лет назад — а то были несговорчивые в области отношений двух полов времена — в изобилии появлялись на свет романы и пьесы, написанные мужчинами, относящимися к женщинам яростно критично, — в особенности в Штатах, но также и в нашей стране. В них женщины изображались как скандалистки и предательницы, в первую очередь — как своего рода минеры и подрывники. Подобная позиция писателей мужского пола воспринималась как нечто должное, расценивалась как здравый философский базис, как вполне нормальное явление, которое, безусловно, нельзя трактовать как проявление женоненавистничества, агрессивности или невротичности. Конечно, все это существует и по сей день — но ситуация изменилась к лучшему, в этом сомневаться не приходится.

Я была настолько поглощена написанием этой книги, что совсем не думала о том, как она может быть принята. Я была полностью захвачена этим процессом, и не просто потому, что писать было трудно — держа в голове план романа, я написала его с начала до конца, последовательно, а это было нелегко, — а и потому, что, пока я писала, я делала удивительные открытия. Возможно, заранее заданные жесткая структура и определенные ограничения всегда неизбежно выдавливают наружу какое-то новое содержание, причем там, где ты его меньше всего ждешь. Когда я писала, из небытия неожиданно проступали самые разнообразные идеи и типы жизненного опыта, о существовании которых в себе я до этого и не подозревала. Поэтому само время, пока я писала книгу, а не только тот опыт, который в нее вошел, оказалось по-настоящему травмирующим: книга меня изменила. Прожив этот процесс кристаллизации, выйдя из него, отдав рукопись в руки издателя и друзей, я узнала, что написала трактат о войне полов, и очень быстро сделала для себя открытие: что бы я ни говорила, я уже не в силах изменить этот диагноз.

Вместе с тем сама суть книги, сам способ ее построения, все в ней говорит, как подспудно, так и прямолинейно, о том, что мы не должны отделять одно от другого, не должны ничего сортировать, раскладывать по ячейкам.

«Связанные. Свободные. Хорошие. Плохие. Да. Нет. Капитализм. Социализм. Секс. Любовь…» — говорит Анна в «Свободных женщинах», заявляя тему — выкрикивая ее изо всех сил, сопровождая основной мотив ударами в фанфары и боем барабанов… или так мне казалось. Я также верила, что в книге под названием «Золотая тетрадь» ее внутренняя часть под тем же названием может считаться ключевой, самой весомой, содержащей в себе послание.

Но — нет.

Материалом для создания романа послужили и другие проблемы, что для меня было моментом решающим: мысли и темы, которые я держала в своем сознании долгие годы, слились воедино.

Одна из них — что невозможно в Британии найти такой роман, который бы воссоздавал интеллектуальный и моральный климат столетней давности, то есть середины прошлого века, в той мере, как для России это было сделано Толстым, а для Франции — Стендалем. (Здесь необходимо до некоторой степени снять с себя ответственность, предложив кое-какие пояснения.) Прочесть «Красное и черное» и «Люсьена Левена» означает узнать Францию так, как будто ты жил там сам; прочесть «Анну Каренину» означает так же узнать Россию. Но викторианский роман, который мог бы оказаться весьма полезным, так и не дождался, чтобы его кто-то написал. Гарди рассказывает нам, каково быть бедным, что значит иметь воображение, превосходящее возможности узкой эпохи, и что такое оказаться жертвой. Что до Джордж Элиот, сама по себе она хороша. Однако же я думаю, что штрафом, выплаченным ею за принадлежность к классу женщин викторианского времени, было то, что ее выставляли женщиной благонравной даже тогда, когда, согласно лицемерным представлениям своей эпохи, она ею не была, — очень многого Элиот не понимает, потому что она нравственна. Мередит, этот поразительно недооцененный автор, пожалуй, подошел к решению задачи ближе всех. Троллоп предпринимал попытки, но у него не тот масштаб. Нет ни единого романа, который обладал бы такой силой и так ярко отражал бы динамизм борьбы идей, как мы это видим, например, в любой добротной биографии Уильяма Морриса [1] .

Разумеется, предпринимая эту попытку, я исходила из допущения, что фильтр, представляющий собой женское в и дение мира, обладает той же законной силой, что и фильтр, представляющий собой мужское… На время отложив в сторону этот вопрос, или, скорее, ни разу даже не задумавшись как следует на эту тему, я решила, что для воссоздания в романе идеологического «аромата» середины нынешнего века необходимо, чтобы его действие разворачивалось в среде социалистов и марксистов, потому что именно в разных «главах» социализма происходили великие дебаты наших дней, — различные движения, войны, революции воспринимались их участниками как развитие различных видов социализма, или марксизма, в какой-нибудь из фаз: распространение, приостановка или отступление. (Думаю, мы должны хотя бы допустить такую вероятность, что люди, оглядываясь в прошлое, на наше время, возможно, его увидят совсем не так, как мы, — точно так же, как и мы, оглядываясь на Английскую, Французскую и даже Русскую революции, видим их иначе, чем люди жившие тогда.) Но «марксизм» и различные его отпочкования вызывали повсюду мощное брожение умов, и происходило это так быстро и так энергично, что стоило им только «излиться» на свободу, как они тут же впитывались без остатка и становились частью повседневного мышления. Идеи, казавшиеся крайне левыми лет тридцать или сорок тому назад, двадцать лет назад уже насквозь пропитали все левое движение, а за последнее десятилетие стали расхожими местами традиционной социальной мысли. То, что усвоено так глубоко, уже не может больше быть реальной силой — но это было доминантой, и в романе того типа, который я пыталась сделать, должно было стать главным.