Золото бунта
Шрифт:
Неловкими, ломаными движениями Осташа выбрался из-под шкур, сунул ноги в обутки, цапнул брошенный в сторону гайтан с гроздью крестиков. Он забыл про зипун, забыл про шапку и рукавицы. Он выполз из чума в зимнюю ночь, поднялся на ноги и без оглядки бросился бежать что было духу. По ледяной дороге Чусовой он мчался в Кашку — навеки прочь из вогульской Ёквы.
ПУГАЧЁВ
Под звездами было видно все. По двору валялись куры со свернутыми шеями. Стайки стояли открытыми. Осташа поднял лучину повыше и вошел в стойло.
Осташа заволок дверь стойла и вернулся в раскрытый, выстуженный дом, сел на скамью рядом с зажженным светцом. В столешнице стола торчал топор, покрытый ржавчиной коровьей крови. Окна Макариха выбила, поставцы повалила, тяжелые медные образа швырнула к порогу. Пол был засыпан черепками битой посуды. Поганую кадушку старуха заколотила печке в зев, и с пода стек и замерз, как блевотина, поток помоев.
Осташа просто сидел и молчал, не чуя холода.
В сенях захрустели чьи-то шаги, и в горницу вошел какой-то мужик. Под притолокой двери он не нагнулся, а как-то странно присел. Он постоял, оглядываясь, и при этом ворочал не головой, а сразу всем телом, будто у него и шеи не было. Он был без шапки, стрижен в кружок. Рожу оторочила короткая смоляная борода. На нем был нагольный тулуп, расстегнутый по всей длине, и Осташа увидел, что рубаха на груди у мужика испачкана в крови.
— Здоровьичка вам, — весело сказал мужик, прошел по горнице, треща черепками, и присел на скамью напротив Осташи.
Осташа не ответил.
— Худо в дому твоем, — с сочувствием сказал мужик.
— Приберу, — буркнул Осташа.
— Трудно будет прибрать… Знаешь, чего тебе скажу? — Мужик с прищуром посмотрел на Осташу. — У тебя из дома даже мыши ушли, да. — Он кивнул в подтверждение и вдруг схватил себя за лоб, устанавливая голову обратно.
— А ты кто таков? — хмуро спросил Осташа.
— Али не узнаешь? — Мужик лукаво глянул на него и улыбнулся, ощерив белые, мелкие, яркие зубы.
Осташа, подслеповато моргая, тупо глядел на гостя. Нет, не может быть… А почему не может-то, коли такое-всякое уже было?.. На скамье перед ним сидел сам Пугачев.
— Чего тебе надо? — зло, тяжело спросил Осташа.
— Ничего, — пожал плечами Пугачев. — Поговорить зашел.
— Не о чем нам говорить.
— Найдется, — усмехнувшись, заверил гость. Они помолчали, разглядывая друг друга.
— Ты — бес, — убежденно сказал Осташа.
— А ты меня перекрести, — хмыкнул Пугачев. — Думаешь, с воем улечу в окошко, да?
— Ты мне всю жизнь изувечил, — с тихой ненавистью произнес Осташа. — Меня никто не любит…
— Ну уж! — не согласился Пугачев. — Глянь-ка на себя-то. Что бабу не встретил — всякую поимел.
— Мне Маруська Зырянкина была нужна, — с болью ответил Осташа. — Она одна меня любила просто так, как Осташку Петрова. Не как лучшего сплавщика, не как хозяина Чусовой, а просто как парня из соседней избы… А ты ее убил.
— Она тебя до сих пор и любит, — заверил Пугачев. — И батя тебя любит, правда. Тебя только бог больше не любит.
— Врешь!.. — закричал Осташа.
— Да почто мне врать? — обиделся Пугачев. — Я ж тебе как брат буду…
— Какой ты мне брат!..
— По крови брат, — уверенно заявил Пугач. — Ты посмотри, чего ты натворил-то… За тобой же борозда кровавая — не хуже, чем за мной. С кем ни сойдись тебе — все гибнут, как косой срезает.
— Я только одного убил — вора…
— А то и самый малый твой грех, — ухмыльнулся Пугачев. — Зато на других взгляни. Из-за кого Алфера Гилёва убили? А?..
— Да что же мне Алфером в глаза тыкать? — закричал Осташа. — Будь воля моя — сам бы за него лег!.. Мне, что ли, сладко, что бабу его овдовили и дитя осиротили? Я, что ли, душегуб?
— Душегуб, — охотно согласился Пугач. — Горную стражу и Ефимыча ты сгубил? Ты.
— Да я, что ли, их за Фармазоном во мленье послал?!
— Для тебя вогулка камлала, и Конон Шелегин умер.
— А я ее о том просил?! Знал ли я вообще о том?!
— А сторожа в Илиме, забыл уж, как звали-то его, Яшка убил — за тебя ведь. За тебя.
— Яшка убил, а не я!
— У тебя все ты не виновен!.. — с деланным удивлением всплеснул руками Пугачев. — А ведь кругом твой след! Попа Флегонта запороли — разве скажешь, что ты не при чем? Хитника на Тискосе убили — тоже ты не при чем? А Макариха? Да ладно — эти! Но ведь и Шакулу за тебя кончили!..
Осташа раскрыл было рот, но Пугачев гневно и презрительно махнул рукой, не давая сказать.
— Да это все другие люди, другие, не ты! Но сам-то ты с вогулкой чего делал? Блудничал, срамничал? Нет, мало того! Ты ведь с ней камлал! Камлал, парень! Ты ведьмино молоко сосал, ты с ней в жертву человека принес — вот это да-а!.. Ты же скоро шерстью обрастешь, как домовой — и ступнями, и ладонями! Ты же свою, свою душу загубил, понял?
— Я души своей не губил… — без голоса ответил Осташа, отодвигаясь. — Грешен… Страшно грешен… Но души своей не губил… Не говори того…
Пугачев довольно захохотал.
— Мы едины с тобой, — сказал он. — Мы свои души сатане не продавали. Мы их сами загубили почище сатаны. Такой же ты, как и я!
— Нет, — хрипло сказал Осташа.
— Да! — напирал Пугач. — Скажи мне, где душа твоя, в чем?
— Как же я тебе душу покажу?..
— Вогулка говорила тебе: легко душу-то потерять. Человек и сам того не заметит. Даже вольнее жить-то без души!
— В слепоте и смраде душа моя, но при мне…
— Нет у тебя души! — торжественно заявил Пугач и упер руки в бока. — Нету!