Золото для любимой
Шрифт:
– А чё мне о нем думать раньше времени?
– Ты все смеешься… А тебе жениться надо. Дети чтоб были. Чтоб когда умер – было бы кому прийти поклониться. Я правильно говорю? – с улыбкой единомышленника повернулся Раис ко мне. – Это всякому человеку необходимо в жизни.
– Успеется, – маятниковые движения кроссовки сменились круговыми.
А я кстати вспомнил, что сам «проповедник» полжизни провел в тюрьмах и лагерях и нынче не имеет ни кола, ни двора.
Раис между тем переменил тон с добродушно-учительского на наставительно-отеческий:
– Мало
– Не собираюсь я туда! – возмутился мальчишка.
– А ты не зарекайся, – иезуитски улыбнулся оракул. – Никто от этого не заречён. От сумы, говорят, и от тюрьмы… Я верно глаголю? – опять повернулся он ко мне, затем продолжил для Лешки: – Так вот ты знай: Раис поможет… чтоб там тебе в зоне полегче было. Мало ли, обижать будут… Скажи мне – я разберусь… так что и концов не найдут.
После этих его слов я невольно задумался: уж не Раис ли утопил в карьере того несчастного? Ему, похоже, это и вправду ничего не стоит…
Лешка поднялся с лавки:
– Надоело мне про твои зоны слушать.
– Вот она молодежь, какая пошла, – посетовал Раис вслух. – Стариков уже не уважают. Да, другие времена… Таких как я, старой закваски, мало осталось. В зоне и то другие порядки, другие «авторитеты»… А эти желторотые – все там будут, – помолчав, пророчески изрек он, щуря плутоватые глазки.
– Что с Россией станет, если они такие вот растут?… – сокрушенно покачал головой сидящий на крыльце дома Гайса и выразительно обхватил голову руками (хотя скорее всего, она у него просто раскалывалась с похмелья).
Вся наша группа облегченно вздыхает, когда эта ватага («шобла-ёбла», как прозвал ее Колотушин) отправляется наконец домой, гроздью облепив мотоцикл или – чаще – пешком, волоча своего железного коня, который после лихих ночных разъездов за самогоном, за какой-то знакомой девчонкой по прозвищу Чайка, обыкновенно ломался.
…Постепенно быт налаживается. Появляется Бурхан, еще более худой, почерневший, с черной щетиной на впалых щеках и подбородке. Бродит в одной майке по двору, знобко обхватив руками свои плечи. Локти – в засохшей грязи. Рассказывает, что проснулся пьяный в степи, мокрый (прошел ливень), босой, и брел по темени на огонек, пока не вышел к Березовке (отработанный сценарий).
Как бы ни были утомительны эти нашествия, но кое в чем они оказались полезны: ведь именно от пацанов я узнал нечто новое насчет утопшего в карьере старателя.
Дело было под вечер. Лешка покуривал в летней кухне, покачивая по обыкновению ногой в расхлябанной кроссовке. Я попивал чай, продумывая предстоящий завтра маршрут.
– Тагир сказал, ты в разрезе купаешься? – прервал мои размышления мальчишка.
– Ну, – кивнул я.
– И как оно?
– Нормально, – пожал я плечами.
– Не страшно?
– А чего бояться?
– Там мужика утопили…
Мне резануло слух однозначно и без сомнений произнесенное:
– Ну и что? К тому же неизвестно, утопили или сам утопился, – безразличным тоном проговорил я.
– «Утопился»! Дурак он, что ли? Мы его знаем, это пластовский мужик, Стефаном его звали. Мы видели, как его кончали.
Я иронично усмехнулся. И легко добился желаемого.
– Не веришь?! – подскочил Лешка. – Спроси вон у Васьки! Васька! – заорал он, толкнув ногой дверь кухни. – Иди сюда! Сюда иди, баран!
Пухлый флегматичный Васька остановился на пороге с вопросительным выражением на круглом большеглазом лице.
– Ты помнишь, как того Стефана пластовского в разрезе утопливали?
– Забудешь такое… – промычал Васька. – А все из-за тебя, Леха. «Пойдем на разрез, там конопля пробойнее», – передразнил он дружка. – И поперлись ночью. И фонарик еще сел…
– Да ты дальше скажи! Что было-то, – поощрял его вожак.
– Что было… Ты сам знаешь, что было. Я теперь боюсь и ходить туда, на разрез этот херов. Даже днем не хожу.
– Ладно, – не вытерпел Лешка, видя, что от приятеля толку мало. – Короче: только мы подходим к разрезу, а там этот орет… Ну, не орет, а так… хрипит, что ли… И темнища! Фары только светят «Жигуля»… «Жигуль» там у них. И человек пять там – базарят, ничего не понять, мат только. А потом видим: потащили кого-то и с обрыва – бултых! Прямо эхо пошло! И шустро слиняли. Мы – давай к воде, спускаемся… там обрывы – сам знаешь, какие! Фонариком своим херовым светим – ничего не видать, тьма… Только собачонка эта скулит…
– Может, вам померещилось? После конопли вашей? Баба Зина у вас тоже вон из трубы вылетает, – снова усмехнулся я.
– Не веришь? Твое дело. А я своими глазами видел. Вон и Васька тебе скажет, и Слон.
– А что ж вы никому не сообщили? В милицию не заявили?
– Ты что? – Лешка посмотрел на меня как на умалишенного. – Чтоб нас самих туда же скинули, в разрез?
Мне вспомнились слова Раиса: «Один тут уже намыл золота, и где он после этого?» Возможно, тот несчастный влез на чужой участок. Ведь территория наверняка поделена. Так что и я рискую очутиться на дне карьера, на глубине сорок метров… Хотя вряд ли сразу убьют из-за каких-то трех-пяти граммов. Причина должна быть посерьезнее.
Глава 22. ЕЩЕ ОДИН ПИНОК
Я временно поселился у друзей в студенческой общаге, где у меня осталось немало знакомых. Кто-то учился со мной вместе, а теперь, после отчисления или академического отпуска, завершал образование, с кем-то я познакомился позднее.
– Тапочки и зубная щетка – все мое имущество! – бравурно восклицал я.
В этот первый свой «холостой» вечер я изо всех сил старался шутить, петь под гитару что-нибудь залихватское, быть душой компании, забыться в болтовне и гомоне студенческой братии, где меня считали своим. Однако ближе к ночи мой пыл стал постепенно угасать.