Золото для любимой
Шрифт:
– Давай прощаться, – она потянулась рукой к моей щеке.
Я как бы попытался уклониться и как бы не успел.
– Что это у тебя? – придержал я ее руку, заметив на локтевом сгибе лиловое пятнышко с синеватой оторочкой. – Ты что… колешься?! – мой голос подпрыгнул. Я испугался и в то же время, как это ни подло, испытал нечто похожее на радость. Ведь тогда все становится объяснимым – ее окрылённость, эйфория. Все это не от любви к другому, а от наркотического угара. А я и уши развесил: «новая жизнь, свобода»… Ее спасать нужно!
Аня
– Слушай, ты совсем потерял голову. Не хотелось бы тебе говорить, но раз уж ты так за меня переживаешь, скажу: я сдавала кровь, чтобы на эти деньги купить ему к дню рождения подарок.
– У тебя нет денег?
– Дело не в деньгах вовсе, просто мне так захотелось.
– Аня, да он никогда в жизни этого не оценит! Тем более что ему твои подарки…
– А мне и не надо, чтобы кто-то оценивал. Я сделала это для себя. Это же так символично – заплатить своей кровью за подарок.
– Ты тоже потеряла голову, это точно. При твоей комплекции тебе вообще нельзя сдавать кровь. Это глупость, блажь!
– Мне тебя жаль, – она резко встала из-за столика и не оборачиваясь направилась к выходу.
Я догнал ее на улице, схватил за руку:
– Постой. Последний вопрос. Танюша мне говорила, что у тебя сейчас не один Армен. Ты что, полюбила распутство?
– Слушай, не надо меня воспитывать, – она посмотрела на меня с презрительной гримасой. – Прошу тебя. Ты два года меня воспитывал, я сыта этим по горло. Теперь я сама отвечаю за себя. И не надо на меня так дико смотреть. Ты всегда говорил о свободе, убеждал. Теперь я сама хочу ее – свободу. И много личного счастья.
– «Действия, совершенные в интересах личного счастья, далеки от нравственности», Кант, – холодно процитировал я (всего месяц назад я сдавал кандминимум по философии).
– С каких это пор ты стал таким высоконравственным?
– С тех пор, как мы поменялись ролями.
– Желаю тебе большой любви, – она тормознула легковушку, махнула мне небрежно и укатила – в новую вольную жизнь, в свободную любовь, в беспредельную свободу, о которой я сам всегда мечтал, которую воспевал, но которой оказался чужд.
Слишком много выпало за последние дни на мою долю потрясений, но эта встреча отняла у меня остатки душевных сил.
Выходит, Татьяна права: то, что Аня бросила меня – полбеды, беда в том, что я, возможно, и вправду сломал ей жизнь. Мои двухлетние проповеди дали всходы… Что теперь можно исправить? Ничего… Я не волен что-либо изменить. Это как если бы я долго раскачивал тяжелую вагонетку, и наконец она сдвинулась и покатила под уклон. Сперва медленно, так что ее еще можно притормозить, сунуть что-нибудь под колесо, но затем все быстрее и быстрее, и вот уже разогналась так, что ее не остановить, даже если самому броситься под колеса.
У меня нет доступа к ее душе – той душе, которую раньше она легко отдавала мне – «Возьми!», – а я отмахивался.
Глава 28.
Повезло: Радик наконец-то взял меня с собой. Я не напрашивался, даже не намекал об этом своем желании, но оно, видимо, прочитывалось в моих глазах, когда речь заходила о карьерах.
И вот мы в карьере вдвоем. Радик шагает впереди, в потертом своем рабочем костюме, коротких сапогах. Я вижу его стриженый, похожий на мальчишеский, затылок. Любопытно, что у них с Тагиром затылки почти одинаковые: черная жесткая щетина образует спираль; у одного она закручивается по часовой, а у другого против часовой стрелки, как антициклон и циклон.
– Радик, откуда у тебя этот шрам? – спрашиваю я про рубец, белеющий у него ниже уха.
– Да так… было дело, – нехотя отзывается он. – В драке зацепили.
Наверное, то была не просто драка, а борьба за участки в карьерах, предполагаю я.
Мой проводник легко, привычно прыгает с камня на камень, обходит глинистые вязкие ямины дна котлованов. Вид у него праздный, однако глаза профессионально шныряют по сторонам. Там мимоходом поковырял железной скобой в щели скального выступа, тут выгреб из ложбинки глину и бросил на шершавую щеку мраморной глыбы:
– Пусть дождичком размывает. Глина уйдет, а золото все, сколько есть, останется, – поясняет мне.
Проходим мимо ржавой, переломленной посредине трубы. Радик сует в нее голову.
– В таких трубах, бывает, кое-что остается, – слышу его гулкий потусторонний голос. – Особенно на стыках, где манжета наварена или где латка. В щелях, в общем… – добавляет он, высунувшись.
Я тоже заглядываю в какую-то трубу.
– Нет, в этой не будет, – улыбается знаток. – По ней воду подавали. Надо смотреть в трубах пульпопровода, они пошире и стенки толще.
Метров через сто он снова притормаживает.
– Вот тут надо шурф копать, – ковыряет он сапогом песок у края небольшой оплывшей котловины. – Тут как раз головка прибора была. Часть золота уходила – не все брали, торопились. Вообще непонятно, какая штука, – взглядывает он на меня озадаченно. – Работаем… Как только металл попер, так все останавливают – и прибор на новое место. Я так думаю: кто-то себе на потом припас оставлял.
– Похоже, – соглашаюсь я.
Попутно Радик поведал мне о технологии добычи.
Подробности золотодобычи
Артели на Кочкарской площади работали до 1992 года. Карьеры вскрывались в основном бульдозерами. Золотоносную породу сгребали с ближайшей площади и, навалив гору, толкали уже с этой горы в воронку промприбора или гнали в него же по пульпопроводу. Там она просеивалась через грохота с различной величиной ячеек, затем вместе с водой поступала на колоду, где были положены резиновые коврики, в ячейках которых золото и оседало. А чтобы удержать тонкое пылевидное золото, на коврик лили ртуть. Драгоценный металл растворялся в ней, после чего ртуть выпаривали.