Золото для любимой
Шрифт:
– Я Виктору Джониевичу собираю на зуб. Только ты не говори ему, это будет ему подарок ко Дню геолога.
(Как уже говорилось, Виктор Джониевич в день прибытия на хутор Кочкарский потерял где-то нижний передний зуб.)
А и в самом деле, что я стану делать со своей добычей? Любоваться? Хранить, как хранят драгоценности, реликвии, трясясь над ними? Впрочем, стоит ли мне сейчас об этом думать? Задумывались ли, к примеру, открыватели новых земель, что им потом с этими землями делать? Кто-то из них, возможно, и строил прагматические расчеты, мечтал о награде, славе, богатстве,
И для меня это тоже своего рода первооткрывательство, открытие Клондайка из своего детства. По крайней мере, мне так хочется думать…
Глава 31. УТЕШЕНИЕ
Я все же попытался найти утешение с другой женщиной.
Нину я приметил на конференции, когда в числе других делал доклад в зале Ученого совета. Она сидела во втором ряду, прямая, худощавая, с милым круглым лицом и спадающими на плечи волосами, в больших округлых очках.
В перерыве я подсел к ней. Оказалось, она приехала в командировку на пять дней, и это был ее последний день в Питере. «Чего можно добиться за один день? – поколебался было я. – Есть ли вообще смысл знакомиться?» Но все же предложил прогулку по городу.
Само собой, зашли в кафе (классический вариант), а потом ко мне в гости – «на чашечку чая» (по дороге я купил бутылку вина) и послушать музыку (как будто ей это так необходимо).
В комнатенке моей с трудом умещались стол и кровать.
– Можно я сниму туфли? – устало проговорила Нина. – А то ноги за день ужасно измучились. Я не привыкла так много ходить по асфальту.
– В этом доме спрашивать не надо, – изобразил я великодушного хозяина.
Она сбросила туфли и забралась на кровать, подобрав ноги под себя, вздохнула удовлетворенно.
Я между тем откупорил бутылку и налил в стаканы вино (фужерами я тогда еще не обзавелся). Я выпил, а Нина поставила стакан почти нетронутым, лишь для приличия обмакнула в вине губы.
– Не нравится напиток?
– Вообще-то я, можно сказать, не пью. Ну, бывает, когда весело…
– А сейчас тебе грустно? Ниночка, пожалуйста: не надо грустить, – я ласково погладил ее по руке.
– Я и не грущу.
– Вид у тебя печальный.
– Обычный. Я же пессимистка, ты сам сегодня сказал…
– Ну что ты! Я пошутил. Ты – веселая и ласковая, я чувствую. Ну?… Иди сюда, – привлек я ее к себе.
Она уткнулась в мое плечо, как будто с благодарностью за эти слова. Но через полминуты отстранилась.
– Ничего у нас не получится, Федя, – проговорила серьезно, по-мужски.
– Отчего же?
– Я ведь не проститутка.
– Какие-то странные у тебя понятия… Если женщина проводит вечер с мужчиной, значит, она уже…
– Я все понимаю, как надо, – немного резко перебила она меня. – Я понимаю, для чего, в конечном счете, ты меня пригласил. Но именно проститутки ложатся в постель с мужчиной, ничего к нему не питая.
– Так и ничего? Совсем ничего?! – с явным огорчением заглянул я в ее глаза.
– Ну… ты мне нравишься… но этого мало, а главное то, что я
– Что ж… Выходит, ты счастлива. Значит, бывают на свете счастливые люди. Это отрадно. Но почему тогда столько грусти в глазах?
– А ты знаешь, что такое – любить без всякой надежды? Без малейшей надежды?…
Она ссутулилась, положила руки на колени и воззрилась сквозь очки в стену напротив круглыми немигающими глазами. Потом рассеянно огляделась, протянула руку, взяла с полочки, прибитой над кроватью, книгу (Айзек Азимов, «Вселенная»), стала рассеянно перелистывать.
– Мудрая книга, – заметил я. – И при этом как просто все изложено. Вот ты как мыслишь: Вселенная конечна или бесконечна?
– А я не хочу знать, конечна она или бесконечна. Надо уметь ограничивать себя. В том числе и в познаниях.
– Как так? – не понял я, всегда считавший себя противником всяческих ограничений. – А как же свобода личности? И вообще, если бы человечество ограничивало себя в стремлении к познанию, мы бы с тобой сейчас сидели в пещере.
– Может, это было бы лучше… Налей-ка мне чаю.
– А что тебе поставить из музыки? – я потянулся к подоконнику, где у меня в беспорядке были навалены аудиокассеты.
– Из кинофильма «Мой ласковый и нежный зверь» – музыку Доги, пожалуйста. Ты говорил, у тебя есть.
– Есть, потому что у нас с тобой схожие вкусы.
– Не знаю насчет вкусов, но мне кажется, что я сама скоро стану как зверь.
– Но только ласковый и нежный, – добавил я.
Зазвучала музыка, и я вдруг заметил, что она плачет. Она и не скрывала этого – сняла очки и принялась размазывать пальцами слезы. Потом достала платок.
– Ниночка…
Она сокрушенно покачала опущенной головой:
– Что-то я совсем расслабилась… Ты знаешь, я в жизни не такая. Я – ух! – и она крепко сжала кулачок. – Я всегда была сильная и пробивная. Но в последнее время чувствую, что устала… Знаешь, в последний год на острове, – (перед тем, в кафе, она рассказывала мне, что работала геофизиком на острове Колгуев), – со мной произошли странные перемены. Я вдруг почувствовала, что я – баба. Казалось бы, должно быть наоборот: обстановка там такая, что лучше быть мужиком – грубость, матерщина вокруг, тяжелая работа, все время в брюках… А мне вдруг так захотелось надеть платье и попасть в лето – настоящее, а не северное, без комаров, чтобы можно было купаться и бродить по цветущим душистым лугам…
Она закрыла глаза и сидела какое-то время молча, слегка раскачиваясь, словно под ветром душистых лугов. Потом вдруг промолвила:
– Жить не хочется…
«Ну вот, – подумал я, – нашел брата, вернее, сестру по несчастью. Осталось только обняться и зарыдать вдвоем». Посидев молча, как будто постигая глубину чужой скорби, я проговорил наконец:
– Не думай так. Все у тебя будет. Встретишь нормального парня…
Она покачала головой:
– В том-то и дело, что не встречаю. Видимо, эталон завышен… Понимаешь, если бы я захотела, мы с ним были бы вместе… Но я сама от него отказалась. Я себя удержала. Ограничила себя…