Золото для любимой
Шрифт:
– Посуда с девушками убежит, не захочет с нами оставаться, – острил в своем духе Володька.
– Женских рук здесь давно не хватает, – продолжал Виктор Джониевич, намекая на бобыльство Радика и Бурхана.
– Это да, – со вздохом согласились сестрицы.
– А нам хватает?! – воскликнул я. – Все, в следующий сезон берем повариху. Молодую!
– Гулька, тренируйся, может быть, тебя возьмут, – хихикнула Галя.
– Возьмем и без тренировки! – прокричал разухарившийся Мишка.
Наш промывальщик с самого начала проявил заботу о девушках: Гале, забывшей
В отличие от меня, он, похоже, делает это без всякого расчета, естественно. А я ухаживаю, когда это входит в мои планы. Или вообще не ухаживаю. Общага, а потом Аня избаловали меня. И напрасно…
Глава 37. ВЕЧЕР ПОСЛЕ БАНИ
Итак, в нашей жизни появились две молодые интересные женщины. Молодые и свободные.
Галя, как скоро выяснилось, разведена, живет в селе, в частном доме, в семье Гайсы, а Гуля вдвоем с шестилетним сынишкой – в Троицке, в своей квартире. «Одна деревенская, другая городская», как шутит Тагир. Галя разведенная, Гуля – вдова, ее муж разбился пьяный на мотоцикле, что на Урале и в Сибири дело обычное.
На другой день урожай докопали. Уже с обеда задымила труба бани. Бурхан в порыве благодарности поскакал на лошади в Березовку за самогоном.
Решали, в какой очередности париться. Мягкая, уравновешенная Гуля, оказывается, любила жаркую баню, а бойкая горячая Галя – уже поостывшую.
– Я тоже предпочитаю жаркую, – признался я.
– Тогда идите вдвоем с Гулькой! – не замедлила подшутить Галя.
– Хорошая мысль, – игриво посмотрел я на Гулю. – Мне она нравится.
Прозвучало это двусмысленно: то ли мысль нравится, то ли сама Гуля.
– А что, пошел бы? – с любопытством зыркнула на меня молодая женщина.
Я приблизился губами к ее уху и громко прошипел, так чтобы все слышали:
– Ни-за-что.
– Это почему же? – как будто оскорбилась за сестру Галя.
– Потому что остальные меня распнут. Под видом борьбы за нравственность. А на самом деле – из зависти.
– Бурхан-то тебя точно на вилы насадит, – вставил оказавшийся поблизости Колотушин.
– Это он может, – подтвердила Галя.
После бани и самогона Бурхан, худой, с мокрыми, черными, прилипшими ко лбу волосами, с торчащей из-под распахнутой драной куртки темной грудью, в восторге тряс перед нашими лицами кулаком:
– Это мои дочки! Дочки мои! Вы поняли?!
– Поняли, Бурхан, – отмахивались мы.
– …Молодые, красавицы!.. Парни… но если кто тронет… – и он с силой сжал своими корявыми черствыми пальцами мою (почему-то мою) кисть.
Я невольно вспомнил про вилы.
Через какое-то время возглас Бурхана снова прервал общую беседу.
– Парни! Это мои дочки! Умницы! Красавицы! К батьке приехали! Вы поняли?! Познакомились?!
– Бурхан, уже два дня, как знакомы.
– Батя, успокойся, – пробовал усадить отца на табурет Радик.
Но тот сейчас же вскакивал:
– Мои дочки! Сыновья мои! – грубовато взъерошил он жесткие
– Отличные сыновья, – поддакнул Колотушин.
– А это мои дочки!
– Одна городская, другая деревенская, – вставил Тагир.
– Батя, тебе пора отдыхать, – взяв отца под руку, попыталась увести его Гуля.
– Молчи! – вырвался он. – Бурхан еще ого! – И старик, оголив грудь и плечи, напряг сухие, словно картонные, мышцы. И вдруг раскинул руки в стороны: – «Пар-ня-мо-ло-до-го-по-лю-би-ла-я…» – затянул он.
Виктор Джониевич, а за ним постепенно и все остальные удалились в дом – на покой. У догорающего огня печи остались лишь я да неугомонный Бурхан. Правда, к этому часу старик успокоился, притих, сидел сгорбясь, заметно пригорюнившись.
– Ты моих дочек видел? – неожиданно резко вскинул он голову и, помолчав, прибавил: – Сердце у меня за них болит. Мать их спилась… сам понимаешь… Вот и Тагир от матери ко мне убег. Нашел меня… Я тогда лошадей пас. Стал с батькой жить… с батькой стал жить, да… – тут морщинистое лицо его оживилось улыбкой, и, подавшись ко мне, он громко прошептал: – Тагирка еще лучше Радика золото находит. Радик его с собой таскает, но Тагирка хитрый: найдет и не все Радику отдает. Тот все равно пропьет, спустит, а мальчишка в обносках ходит, сам видишь…
Я глядел на рассыпающиеся, тускнеющие угли в черной топке потресканной печи и думал о том, что редко у кого жизнь протекает безоблачно. И мои собственные жизненные потрясения показались мне уже далеко не столь глобальными. Вот передо мной люди: старик Бурхан, его сыновья, вынужденные заниматься незаконным промыслом, дочки, оставшиеся без мужей, где-то его спившаяся жена… Кому из них сладко живется? Даже Радик, молодой, полный сил, постепенно втягивается в пьянство. А Тагир? Что ждет в будущем его?
Прервав мои размышления, в кухню вошла Галя. Она только что отвела отца в дом и вернулась. Я сунул в печь березовое полено, которое, густо задымив, вспыхнуло ярким факелом, оранжевым светом озарив кухоньку. Угли засияли, словно золотые слитки, золотым песком заискрилась зола. А темнота за приотворенной дверью сделалась чернее и бесприютнее.
Галя присела рядом.
– У тебя красивое тело, – кокетливо улыбнувшись, проговорила она (я сидел без рубахи, разгоряченный недавней баней, выпивкой, жаром от печи). – Спортом занимаешься, я видела утром. И не пьешь, поди…
– Приходится иногда. С друзьями или, бывает, под настроение… После бани, например, как сегодня.
– Мы так не умеем, – заявила она, и глаза ее стали жесткими. – Мы пьем – так уж пьем. Я вот тоже… как муж от меня ушел, тоже стала не удерживаться.
– По тебе этого не скажешь.
– Ты еще не видел меня такой… И хорошо, чтоб не увидел.
Я бы и сам не хотел увидеть Галю «такой». А еще меньше – Гулю. Но Гуля, как я заметил, вообще не пила.
Глава 38. ГАЛЯ