Золото для любимой

Неклюдов Андрей

– Собаки! – осенило меня. – Собаки утащили. Лепешку нанюхали.

– А я думаю: на кого это Барсик лает под утро?! – с похмельной веселостью воскликнул Радик. – Уж не гости ли снова?

Несмотря на благополучный исход, история эта немного меня обеспокоила: не привело ли мое поначалу вроде бы несерьезное увлечение золотодобычей к тому, что в душу мне незаметно прокрался пресловутый «желтый бес» – та самая алчность к золоту, столь убедительно описанная во многих романах?

Глава 36.

ГАЛЯ И ГУЛЯ

– Хорошо, ребята, вот хорошо, – приговаривает Бурхан, сгребая вилами в кучи толстую, еще зеленую ветвистую картофельную ботву. – Дело нужное. А картошка в этом году уродилась, да… Уральская!

Он причмокивает губами и подергивает плечами, и кривится в улыбке.

Я, Кириллыч, Мишка и Радик работаем лопатами, Тагир собирает картошку в ведра.

День выдался стылый, ветреный, желто-синий. Густо пахнет черноземом, сырым картофелем, ботвой. Лицу горячо от частых наклонов, а спину прохватывает осенним холодком.

Тишину нарушает гул двигателя, от дороги тянется пыль из-под колес приближающегося «КамАЗа». За домом машина притормаживает, недолго стоит и катит обратно.

– Галька с Гулькой приехали! – слышится со двора возглас Тагира.

– Это дочки мои! – бросает вилы Бурхан. – Сейчас познакомитесь. К батьке приехали!

Долго никто не появляется. Наконец слышатся мелодичные голоса и показываются две девушки, одетые в рабочее. Мужские пиджаки (видимо, из здешнего гардероба) висят на них, точно в шкафу на плечиках. И тем не менее мы не в силах отвести от приехавших глаз.

Одна из них – черноволосая, с тонким с горбинкой носом и черными блестящими цыганскими глазами – Галя. «Эта вся в меня, в батьку, – вполголоса охарактеризовал ее мне счастливый старик. – А Гулька – та в мать пошла».

Гуля, которая пошла в мать, – светлокожая и светловолосая, с более мягкими чертами скуластого лица, раскрыленным, но аккуратным носиком и тонкими выгнутыми бровями над карими миндалевидными глазами. Она отличается от сестры еще и каким-то печальным спокойствием. Ходит плавно, прямо, даже чуть откинувшись назад, и слегка враскачку.

Прибывшие тотчас же бойко взялись за дело – принялись выбирать вывороченные из жирной черной земли желтовато-белые и лиловые картофелины. Загремели о борта ведер увесистые клубни. Я невольно напрягся, ускорил работу.

– Отдохните, – предложила мне черненькая Галя, бросив на меня быстрый оценивающий взгляд, – а я покопаю.

– Ничего, нормально, – на секунду распрямил я спину.

– Что, девушки приехали – сразу работа пошла?! – проорал с конца ряда Володька.

– Да вы и без нас уже пол-огорода осилили, – возразила Галя. – Что бы мы без вас делали?

– А мы без вас?! – кричал повеселевший начальник.

Через какое-то время уже казалось, будто мы не первый

год вместе копаем картошку.

– В вашем наряде хорошо границу переходить, – острю я.

– Это почему же?

– Не жалко, когда собаки станут драть. А если честно, то вы и в нем неотразимы.

– Шутник, – усмехнулась Гуля, сидящая на корточках и энергично разгребающая руками лунки.

– На будущее лето опять к нам приедете? – повернулась ко мне Галя.

– Картошку копать, – прибавила Гуля с улыбкой.

– Лучше вы к нам в Питер, – ляпнул тоже улыбающийся Мишка.

– Нет, это тут вы свободны, а там, небось, у всех жены, – проговорила Галя, постреливая черными глазами и как будто ожидая от нас подтверждения или опровержения своих слов.

– По-всякому, – брякнул я.

Когда позднее, уже в первых голубоватых сумерках, вновь собирали в ведра рассыпанный для просушки урожай (голова к голове), Галя неожиданно спросила:

– И у кого же из вас по-всякому?

Окончательно сгустились сумерки. Мы с Галей, сидя рядышком на корточках, добирали последнюю картофельную мелочь.

– Вон это поле за огородом… – кивнула девушка в сторону темного глубокого пространства степи. – Как посмотрю на него, так вспоминаю, как по нему ко мне парень ходил. Сам он из Пласта, а здесь работал когда-то в артели. Батя говорил: надо поле заминировать. Лучше бы заминировал… Ко мне ходил, а сам все на Гулю посматривал… – она помолчала, потом опять поглядела в темную сквозную пустоту степи и тряхнула головой: – Все чудится, будто вот сейчас покажется… Даже страшно.

– Может, и вправду покажется? – хмыкнул я.

– Нет, уже не покажется.

– Куда же он делся? – продолжал я весело. – Не на мине же подорвался…

– Нет, утонул.

Я внутренне вздрогнул и повернулся к ней. Затем спросил осторожно:

– Прости, его, случаем, не Стефаном звали?

– Да, Стефаном. Откуда ты знаешь?

– Так, слышал кое-что…

– Он здесь в разрезе утоп. Тебе, значит, рассказывали…

– Рассказывали, но немного по-другому.

– Да, всякое болтают, – уклончиво ответила девушка, и как-то диковато, как мне почудилось, блеснули в темноте ее глаза.

После работы все набились в тесную кухоньку.

Как отрадно было слышать среди глухого мужского гомона такие волнующие, переливчатые, чудесные женские голоса! Видимо, я все же потихоньку оживаю, а ведь боялся, что окаменел навсегда…

Гуля начисто перемыла всю посуду. Галя застелила стол-топчан чистой бумагой, которую с небывалой щедростью выделил ей прижимистый обычно Колотушин.

– Бурхан свое рабочее место не узнает, – заметил недавно вернувшийся из маршрута Сыроватко. Старую выгоревшую энцефалитку он успел снять и натянул новенькую.