Золото для любимой
Шрифт:
– Для чего? Ты мазохистка, что ли? Или экспериментатор над собой?
– У него семья, он безумно любит Светку, свою дочку, у него много друзей… знаешь, есть люди, их называют неформальными лидерами, такие всегда в центре… Ему пришлось бы все это бросить и куда-то со мной уехать… оставаться было бы невозможно, ведь это маленький городок. И я знаю Светку: она бы не простила ему, если бы он бросил ее мать.
– А кто он?
– Преподаватель. Он читал у нас геофизику. Это был единственный в моей жизни человек, которого я чувствовала каждой клеточкой. Стою в коридоре, например, и вдруг все во мне словно всколыхнется. Поворачиваюсь:
Она примолкла, и вроде бы громче зазвучала музыка, рыдающая, ранящая душу. А у Ниночки снова бежали по щекам слезы. Она и впрямь раскисла. Я, уже не церемонясь, обнял ее, и по моей шее на грудь и прямо под мышку зазмеились прохладные струйки.
– Прости меня, я что-то совсем…
– Ничего, мне нравится, когда люди не стыдятся своих чувств, – соврал я, ибо не знал сам, нравится это мне или нет, но сейчас мне нравилась она, и потому я сделал это обобщение.
– Я устала быть сильной, – всхлипывала гостья. – Хочется хоть немного побыть беззащитной, чтобы кто-то постоял за меня.
И пока она всхлипывала, я, подбирая губами слезы с ее щек, неторопливо расстегивал ее кофточку.
– Какой ты… – пробормотала она, когда я уложил ее на подушку. Она сняла очки и близоруко смотрела мне прямо в глаза.
– Какой? – поинтересовался я.
– Такой же, как большинство мужиков. Пользуешься моей слабостью… моей женской физиологией…
– Я лишь хочу доставить немного радости тебе и себе, – сказал я, целуя ее подрагивающие груди. – Можем мы дать друг другу хоть крошку радости?
– Ну вот, – через час, одеваясь, вздохнула она. – Собиралась уйти от тебя в восемь, а уже одиннадцать. Разоткровенничалась с тобой, и к чему это привело? Это оттого, наверное, что мы с тобой, по всей видимости, больше не столкнемся – завтра утром я уезжаю… А может быть, я почувствовала, что ты меня поймешь. Что-то в тебе есть такое… близкое мне. И мне действительно стало легче. Как ни странно. Может, я этого и хотела… У меня давно этого не было. Ты знаешь, поначалу мне было тебя как-то жалко, хотя я не жалостливая… А потом я поняла, что ты умеешь держаться.
– С чего это тебе вдруг стало меня жалко? – во мне снова заговорило уязвленное самолюбие.
– Ну, как тебе объяснить… Не знаю. Мне показалось, что ты вот живешь… и у тебя нет ничего, за что можно держаться в жизни – любви, например, любимого дела… Я, правда, мало тебя знаю. Может, у тебя и есть какая-нибудь цель…
Знала бы она, насколько близка к истине!
– Нет, в данный период у меня и вправду нет никаких целей, – признался я. – Какой-то период безвременья, потерянности… Ты все верно заметила.
– Надо переждать. Время помогает, я знаю, – теперь уже она утешала меня. – А потом обязательно появится что-то
– Валяй.
На редкость красивым почерком она вывела на обрывке бумаги четверостишие – что-то о душе, любви, о непознанности счастья.
– Ах ты мой поэт! – обнял я ее за талию.
Она стояла передо мной и перебирала мои волосы, а я дышал ей в живот. Пустил сквозь ткань долгую горячую струю воздуха:
– Передаю тебе это тепло на память. На очень, очень недолгую…
Как ни странно, эта нечаянная краткая близость немного оживила меня. Столько на земле неразделенных или нереализованных любовей, а я зациклился на себе одном. Но все же я не такой уж безнадежный эгоист, я, как оказалось, способен сочувствовать. Значит, не совсем еще труп. И не все еще потеряно. Я отправлюсь к Ане, завтра же. И не для того, чтобы переманить ее, а чтобы помочь выпутаться из паутины этого азиатского хищника – с мыслью о ней, а не о себе. Надо забыть о себе, забыть свое разросшееся, затмившее все вокруг «Я».
И засыпая, я старался всеми мыслями, всем своим существом оторваться от себя и устремиться к ней, пожертвовать своей гордыней, своим сволочным Эго хотя бы ради одной женщины.
Глава 32. СТЫЧКА В КАРЬЕРЕ
Сидя на корточках у кромки воды небольшого озерца в глубине котлована, я мерно покачивал, словно колыбель, наполненный грунтом лоток. Сквозь прозрачную воду было видно, как вниз по уклону дна клубящимися желтовато-белыми волнами уходит смываемая с лотка глинистая муть.
Ветерок гонит по поверхности водоема янтарные березовые листочки. Глыбы мраморов, бесформенные, изъеденные дырами, как будто подались вперед, точно заинтригованные наблюдатели, пытающиеся заглянуть старателю через плечо.
Волнение, ожидание удачи нарастали в моей душе по мере того, как на дне посудины оставалось все меньше содержимого. Несмотря на нетерпение, я действовал осторожно, почти ласково, словно обращался с женщиной или с ребенком. Легонькой складочкой пробегала каждая новая порция воды, слой за слоем удаляя тонкий песок. В работе с лотком я уже мог считать себя специалистом. Я знал теперь, что отмою шлих в любых условиях, хоть в крохотной грязной луже.
Отмыть мастерски шлих, замечу, – дело десятое. Главное – найти место, откуда брать материал для промывки. Даже в заветном местечке Радика далеко не всякая впадина и щель оказывалась продуктивной.
Но в этот раз я был уверен, что стараюсь не зря: разгребая глубокую, запечатанную сверху глиной трещину-промоину в скале, я докопался сперва до серого песка (уже хорошо!) с галькой и обломками мрамора (самое то, как говорит Радик), а затем в глубине щели на шершавой, как терка, поверхности камня впервые визуально, еще до промывки обнаружил несколько золотинок. До сих пор такое удовольствие выпадало лишь Радику. Трудился я, используя геологический молоток на длинной рукоятке, железную скобу (чтобы выковыривать песок из самых узких трещинок), столовую ложку, метелку, похожую на большущую зубную щетку (выметать дно ложбинок и выемок). Но сейчас мне пришлось наслюнявить палец и им уловить желтые пластиночки. Я совал их в рот, отмывал слюной и сплевывал в полотняный мешочек. И почти трепетал от предвкушения: ведь если еще до промывки я собираю вручную золотины, то что же мне уготовано в лотке?!.