Золото для любимой
Шрифт:
Меня поволокут к двери.
– Аня! – буду кричать я. – Аня, я люблю тебя! Аня, очнись. Беги! Прошу тебя!.. Беги от этих подонков!
И в грохоте музыки мне покажется, будто она рыдает, но, обернувшись, я увижу ее смеющееся лицо.
– Какая Аня?! – донесется до меня. – Нет больше Ани. Я другая, я распутная женщина! И я тебя ненавижу! Слышишь?! Ненавижу!!! Проваливай!
Но я так просто не сдамся. Я буду биться за нее со всеми и с нею самой. Я выломаю им дверь, меня будут вышвыривать, а я – снова буду врываться к ним, крушить
…И вот теперь я шагал по тому самому коридору, встречая знакомые лица, но даже не отвечая на приветствия.
Из комнаты Армена и впрямь доносилась музыка, и довольно громкая, хотя более мелодичная, чем в моих видениях. Я не стал вышибать дверь, но несколько раз громко стукнул (для начала). Никто не отозвался. Я приотворил дверь, шагнул, угодил лицом в «соломку». Раздвинув подвижные разноцветные фаланги, я сразу увидел их. Их было только двое – он и она.
Армен двигался по комнате в ритме музыки, а Аня находилась у него на руках. И у нее… лучше бы я не видел этого никогда, это оказалось гораздо убийственнее, чем мои мрачные фантазии… – у нее в глазах было такое сияние, такой восторг, что я попятился растерянно, медленно прикрыл дверь и медленно поплелся прочь…
Говорят, человечество прощается со своим прошлым смеясь. Я прощаюсь со своим прошлым если не плача, то уж, по крайней мере, далеко не с легким сердцем.
Глава 34. БРАТКИ
Вечером нас навестили братки.
Сперва послышался шум подъехавшей автомашины, громыхнули ворота. Кто-то, стуча башмаками, поднялся по ступеням в дом. Через минуту оттуда прозвучало:
– Радика нет, Бурхана нет. Какие-то мужики спят. Гости приехали – никого не е…т. Приехали и приехали – и в рот компот!
Затем в кухню, где находились лишь я и Бурхан (наши час назад отправились на покой, Радик не вернулся с охоты, а Гайса несколько дней назад отчалил наконец домой), ввалились пять человек.
– Где Радик? – по-свойски уселся на лавку самый крепкий из них, обритый, большеголовый, с маленькими узкими глазками и сморщенным, как будто выражающим недовольство лбом. (Мне вспомнились помидоры или тыквы с человеческими чертами из мультфильмов или телерекламы.)
– Закуска найдется? – со стуком поставил он на стол-топчан две бутылки водки.
Другие также без церемоний рассаживались, откупоривали бутылки, ополаскивали из чайника стаканы. Большинство – коротко или наголо остриженные, мордастые, в спортивных трико. Один, лысый абсолютно (его так и называли – Лысый), с наиболее корявой мясисто-красной физиономией, был в шортах и грязной майке.
Бурхан, не иначе как в предвкушении выпивки, кинулся к здоровяку с объятиями:
– Бы-ли-и-ин! Мара-а-ат! Полгода тебя не видел. Сейчас все сделаю… Яичек свежих… – засуетился он, грохнул на плиту сковороду.
– Мы
– Пусть делает. Давай, Бурхан, похлопочи, – одобрил хозяйское рвение Марат. – Чай есть? – спросил он.
– Конечно! Марат! Горяченький! Запаренный! – вскричал радостно старик.
– Ты не понял, – поморщился тот. – Заварка есть?
Получив от Бурхана пачку, он сыпанул в горсть, а затем отправил в рот черную рассыпчатую горку заварки, разжевал старательно и запил водой, пояснив с небрежной усмешкой:
– Организм допинга требует.
Затем, взявшись за бутылку, неожиданно повернулся ко мне:
– Выпьешь с нами? Тебя как звать?
Я назвал себя, но от выпивки отказался. Настаивать не стали.
– Чем занимаетесь? Геологи? Откуда? Из Питера? Ого. Что ищите? – как бы между делом без видимого интереса расспрашивали они. – И золото попадает?
– Нет, золото нас не касается, – дипломатично пояснил я. – И вообще мы промываем лишь до серого шлиха.
– На трубе ваши парни моют?
«Все знают», – отметил я про себя.
– Это ваши пробы сушатся? – кивнул один, рыжеватый и улыбчивый, на дальний край печи, где неровной шеренгой выстроились пузатые мешочки. – Можно посмотреть? – он взял мешочек, развязал тесемки, насыпал содержимое на ладонь, показал приятелям.
– Все лето тут? – энергично жуя лепешку с парящей пузырчатой яичницей, поинтересовался Марат. И опять: – Откуда вы? Из Питера? Ого.
Мои ответы они, похоже, пропускали мимо ушей или притворялись, якобы пропускают. При всей их внешней раскрепощенности, небрежных, как будто ничего не значащих вопросах, я улавливал время от времени чей-нибудь цепкий настороженный взгляд.
– Наливай! – уже требовал Бурхан; он вдруг покачнулся и едва не сел на сковородку с остатками яичницы, стоящую на столе-топчане. – Марат! Бы-ли-и-ин! Сейчас я картошки пожарю.
– Мы торопимся. Выпьем еще и поедем.
Марат вытащил сигарету из оставленной Мишкой пачки.
– Сначала возьму, потом спрошу, – без улыбки пошутил он. – Не убьют… не убьют же!
– Порвут, как грелку! – хохотнул рыжий, и вся братва заржала над избитой шуткой.
– Охотитесь? – спросил я, зная, что не охотятся, но желая увидеть их реакцию.
– Охотимся, братуля, – со смешком согласно кивнул Марат и добавил: – Но на особую дичь. Радик нам нужен, – прибавил он как будто нехотя. – Ладно, поехали мы. В Кособродку слетать надо. Скажи Радику, что я еще к нему заеду, – бросил он Бурхану.
И, дожевывая куски, вся гоп-команда потопала к выходу.
Едва стих рокот автомобиля, как Бурхан внезапно сменил любезность на гнев:
– Бандюганы драные! Мафия, ты понял? Я их всех знаю. Увельковские бандиты. Шпана! Они тут много дел наделали… Хорош, я все сказал, – резко остановил он себя и, выпятив нижнюю губу, потряс перед моим лицом сжатым коричневым кулаком, натужно просипел: – Ладно… Все нормально. Я – спать.